Волчицы из Машкуля

— Хорошо, — продолжал Малыш Пьер, повернувшись к Гаспару, — я вручаю вам мою судьбу, а также судьбу моего сына. Вам только нужно, не покривив душой и не поступившись совестью благородного человека, убедить меня в том, что на десять шансов «против» мы можем противопоставить два «за», и тогда я не стану настаивать, чтобы вы сложили оружие, и останусь, чтобы подвергнуться тем же опасностям, что и вы, и разделить вашу судьбу.

На этот призыв, обращенный не к чувствам, а к убеждениям, Гаспар склонил голову и не произнес ни слова в ответ.

— Вот видите, — продолжал Малыш Пьер, — ваш разум не согласился с доводами сердца, и было бы почти преступлением воспользоваться такой рыцарственностью, противоречащей здравому смыслу. Не будем обсуждать уже принятое решение: оно, возможно, самое разумное; помолимся Богу, чтобы он помог мне поскорее вернуться к вам в лучшее время и при более благоприятных обстоятельствах, и не будем думать ни о чем другом, кроме отъезда.

Несомненно благородные господа согласились с таким решением, хотя оно отнюдь не соответствовало их душевному настрою, а так как они поняли, что герцогиню уже не переубедить, они лишь молча отвернулись, чтобы она не увидела слезы на их щеках.

Один только маркиз де Суде мерил комнату шагами в нетерпении, даже и не пытаясь скрывать его.

— Да, — продолжил после короткого молчания с горечью в голосе Малыш Пьер, — да, одни сказали, как Пилат: «Я умываю руки», и мое сердце, не пасующее перед опасностями, не отступающее даже перед угрозой смерти, дрогнуло, ибо оно не могло хладнокровно взять на себя ответственность за провал дела и напрасно пролитую кровь — ее уже мне заранее приписывают, другие же…

— Никогда не станет напрасной пролитая за веру кровь! — прозвучал чей-то голос сбоку от камина. — Это слова Господа Бога, и тот, кто их произносит, не боится, несмотря на свое низкое положение в обществе, их повторить после самого Господа Бога: всякий человек, умирающий в вере, — мученик, и земля, впитавшая его кровь, становится плодороднее и быстрее приносит жатву.

— Кто это сказал? — спросил Малыш Пьер, приподнявшись на цыпочках, чтобы рассмотреть говорившего.

— Я, — коротко ответил Жан Уллье, встав со своего табурета и войдя в круг знатных людей и руководителей.

— Ты, мой храбрец? — воскликнул Малыш Пьер, радуясь подкреплению в ту минуту, когда ему уже начало казаться, что он остался совсем один. — И ты не согласен с господами из Парижа? Подойди поближе и выскажи свое мнение. В наше время Жак Простак был бы на месте даже на королевском совете.

— Мне так не хочется, чтобы вы уезжали из Франции, — продолжил Жан Уллье, — что, будь я на месте этих знатных господ, я бы уже закрыл дверь и преградил бы вам путь со словами: «Вы никуда отсюда не выйдете!»

— А какие доводы ты можешь привести, чтобы переубедить меня? Говори скорее, Жан!

— Мои доводы? Вы наше знамя, а пока солдат не сражен в бою, даже если из всего войска, кроме него, никого не осталось в живых, он имеет право высоко и твердо держать знамя над головой до тех пор, пока смерть не превратит это знамя в его саван.

— Продолжай, Жан Уллье, продолжай! Говори! У тебя складно получается.

— Мои доводы? Вы первая королевская особа, вставшая в ряды тех, кто сражается за нее, и было бы ошибкой с вашей стороны оставить своих сторонников, даже не обнажив шпаги.

— Не останавливайся, Жак Простак, говори! — произнес Малыш Пьер, потирая руки.

— Мои доводы, наконец, — продолжал Жан Уллье, — состоят в том, что ваш отъезд накануне сражения похож на бегство, а мы не позволим вам бежать.

— Но, — прервал его на полуслове Луи Рено, встревоженный тем вниманием, с каким Малыш Пьер слушал Жана Уллье, — но измена, о которой нам только что сообщили, сведет на нет все значение наших усилий, и наше предприятие будет выглядеть выступлением безумцев.

— Нет, нет, этот человек прав! — воскликнул Гаспар, весьма неохотно согласившийся с доводами Малыша Пьера. — Любой безумный шаг лучше забвения, на которое мы себя обречем; упоминание об отчаянии людей, отважившихся на этот шаг, займет подобающее себе место в истории, и настанет день, когда народ забудет все, кроме мужества тех, кто повел его за собой; и даже если этот шаг не оставит следа на троне, он все же оставит след в памяти людей. Кто бы сейчас вспоминал о Карле Эдуарде, если бы не было отчаянных боев при Престонпенсе и Каллодене? О сударыня, должен вам признаться, мне бы очень хотелось поступить так, как советует нам этот отважный крестьянин.

— И вы, господин граф, будете тысячу раз правы, — продолжал Жан Уллье уверенным тоном, доказывавшим лишний раз, что он много раздумывал над вопросами, которые, казалось, были выше его понимания, — вы будете правы еще и потому, что главная цель, ради чего ее королевское высочество хочет принести в жертву будущее монархии, судьба которой находится в ее руках, не будет достигнута.

— Как это так? — спросил Малыш Пьер.