Волчонок

КОНТРАПУНКТ ГАЙ ОКТАВИАН ТУМИДУС, ИЗМЕННИК РОДИНЫ(пять дней тому назад)

Сонет трагика

Пора, мой друг. Разъехались кареты,

Унылый дождь висит на проводах,
Под башмаками – стылая вода,
И кончились, как назло, сигареты.

Пора, пора. В финале оперетты

И ты, и я сплясали хоть куда.
А знаешь, мне завистник передал,
Что у тебя несвежие манжеты,

И фрак мой – с нафталиновым душком,

И оба мы потрепаны и лысы,
Два сапога, две театральных крысы.

Смеешься? Ах, брат комик, в горле ком,

А ты смеешься. Кто мы? Пыль кулисы,
Да рампы свет… Ну что ж, пойдем пешком.

«Сонет трагика» я нашел много позже, чем услышал «Сонет комика» от Донни Фуцельбаума. Собственно, тогда я понял две вещи. Первое: почему Донни никогда не пел песню на эти стихи. Я измучился, представляя, как бы он мог это сделать – и пришел к выводу: никак. Не получилось бы. И второе: случается, мы сперва находим финал, а уже потом начало.

Не скажу, что это откровение сильно облегчило мне жизнь. Но вскоре я понял еще кое-что. Разница между комиком и трагиком не в артистах, а в зрителе. С тех пор я сплю спокойно.

(из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

– Честь имею! Нам надо поговорить.

Полковник Тумидус шагнул к «Скарабею». Он чувствовал себя неуверенно, как голый на званом приеме. С утра ему хотелось надеть форму – хотелось до одури, аж скулы сводило. Мундир, фуражка, пояс с кобурой, увы, пустой. Орденские планки. Он сохранил все это. Иногда доставал, раскладывал на кровати; смотрел, хмурился. И прятал обратно в шкаф, не надевая. Вот и сегодня Тумидус обошелся строгим летним костюмом. Он понимал, что ищет одежду, хоть в чем-то напоминающую военную форму, знал за собой такую слабость и мучился этим.

– Выйдите из машины, пожалуйста.

Они вышли: блондин и брюнет. Оценивающе глянули за спину Тумидусу – там ждали Лентулл и Антоний Гракх. Мешковатый комбинезон превращал Лентулла в ходячую грушу. Рядом с ним Антоний казался жгутом, свитым из медных струн. Блондин улыбнулся, когда спутники Тумидуса тоже двинулись вперед, заходя с боков.

– Представьтесь, – сказал брюнет.

– Вы следите за Н'доли Шанвури, – Тумидуса раздражал взгляд брюнета: сонный, черепаший. – Вы из нашей…

Ему стоило больших усилий исправиться:

– Вы из помпилианской контрразведки. Не отпирайтесь, это правда. И не беспокойтесь. В наши планы не входит препятствовать вашей работе. В какой-то мере мы даже хотим вам помочь. У нас есть важные сведения. Вы слышите меня?

– Представьтесь, – повторил брюнет. – Я не желаю разговаривать с анонимом.

Блондин улыбнулся еще шире:

– Мы – рекламные агенты. Ни один рекламный агент не говорит с анонимом. Профессиональная, знаете ли, деформация…

– Гард-легат Тумидус, к вашим услугам.

Полковник и сам не знал, как это вырвалось. Казалось, лопнул нарыв, и гной потек наружу, вместе с болью неся облегчение. Он не знал, что облегчение – мнимое.

– Припоминаю, – брюнет кивнул. – Изменник родины, да?

Блондин развел руками:

– У вас есть другие рекомендации? Боюсь, у нас нет вакансий для изменников.

Кровь ударила Тумидусу в голову. Вспыльчивость – вот что губило его еще в те дни, когда родина числила гард-легата в своих верных защитниках. Вспыльчивость и гордыня. Забыв о благих намерениях, о необходимости наладить контакт с контрами – забыв обо всем на свете, Гай Октавиан Тумидус рухнул в красную, хрустящую мглу. Крюк с правой. Колено в живот. Едва согнется, локоть под ухо… Он еще плавал в красном хрусте, уверенный в итоге схватки, когда нижние ветки черешни, растущей в двух шагах, оказались близко-близко, а желтый корпус «Скарабея» – внизу. Это длилось краткий миг. Тумидус упал боком, на капот; кашляя, сполз на землю. Плечо дергало, в ребрах, стремясь наружу, колотился хищный птенец.

– Десантура, – сказал брюнет. – Чуть что, в морду, да?

И шагнул к Лентуллу.

– Да, – согласился Лентулл. – Если сильно просят.