Волчонок

Он возвращался к себе через освещенный плац. Каждая шероховатость, каждая щербинка под ногами отбрасывала миниатюрную угольно-черную тень. Мерцали звезды, тусклыми гнилушками светились столбики эмиттеров силового поля. И лился из палатки Гракха, следуя за доктором по пятам, «Звездный ноктюрн» Соретти, скорбный и величественный.

Дисциплинар-легат прав. Все пройдет штатно. Ну, подерутся курсанты «с какой-нибудь швалью» – так они каждый год дерутся. Это нормально.

Нормально.

Заснул доктор только под утро.

КОНТРАПУНКТ МАРК КАЙ ТУМИДУС ПО ПРОЗВИЩУ КНУТ(шестнадцать лет тому назад)

Мы любим благородных разбойников. Неблагородных – тоже, если у них хороший вкус и чувство юмора. Мы ценим элегантных аферистов, рукоплещем ловким ворам, восхищаемся мошенниками, блестящими, как новенькая монета. Авантюрист в кружевном жабо? – ты наш кумир!

Мы сочувствуем киллерам, попавшим в трудную ситуацию. Если киллера хотят убить бывшие заказчики, а его дома (в отеле; на берегу моря; в бомбоубежище) ждет верная жена – сочувствию нашему нет предела. Если киллер плачет украдкой, плачем и мы.

Мы интересуемся войнами. Залп, штурм, артподготовка.

Когда дерутся, мы забываем обо всем. Крюк справа, ногой в челюсть, бросок через бедро. Тот, кого бьют, непременно воспрянет. И отомстит, чего уж там. Захват, болевой, удушающий. Титры на фоне заката.

Таково наше искусство, духовная пища обывателя.

Тех, кто боится темных подворотен. Кто двумя руками держится за кошелек. Трясется от ужаса в кабинете дантиста. Страдает поносом при звуках тревожной сирены. Скорее сломает себе шейку бедра, чем бросит через бедро пятилетнего ребенка. Разучился принимать решения, не способен на поступки.

Титры на фоне заката нам заменяют две даты на надгробии. Думаете, между этими датами – жизнь? Не смешите меня. Это ведь я – клоун, а не вы.

(из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

– Деда, а деда!

– Что, парень?

– А что девочка делает?

Дед смеется. Он очень хорошо смеется. Подвижное лицо его делается мягким-мягким. Тысяча морщинок, две тысячи складочек. И все радуются. В углах рта, растянутого до ушей, пляшут веселые смешинки. Танцуют на кончике носа. «Гусиными лапками» разбегаются от краешков глаз. Марк любит, когда дед смеется. Любит, когда дед называет его парнем. Обожает, когда дед повторяет вечное Марково «деда, а деда!» так, словно это волшебное заклинание. Деда-а-деда-а-деда…

Но сейчас Марк злится, потому что дед не отвечает на вопрос.

– Деда, ну деда же! Что девочка делает?

– Работает.

– Работает?

Пятилетний Марк изумлен. Он смотрит на девочку и ничего не понимает. А девочка совсем-совсем не смотрит на Марка. Она старше на четыре года. У нее рыжие косички с бантиками. И веснушки на щеках и переносице. А еще у девочки две высоченные лестницы. Она держит их руками. Если девочка отпустит лестницы, они упадут.

Девочка ловко карабкается по лестницам вверх. Марк не знал, что так бывает. Теперь он знает, но не верит.

Тут какой-то подвох.

– Ты обманщик, деда! Разве это работа?

Работает папа. Он встает рано-рано, умывается, завтракает и уходит на свою станцию. Надолго, до позднего вечера. Работает мама. К ней в кабинет приходят тёти с большими животиками. У тёть в животиках сидят мальчики и девочки. Мама следит, чтобы никто не выпрыгнул раньше срока. Мама строгая, у нее не попрыгаешь. Работает воспитательница в детском саду. У нее много-много работы, потому что Марк балуется, и не только Марк. Работает водитель аэротакси, повар в столовой; генерал Ойкумена спасает Галактику – это вообще самая главная работа…

А девочка лазит по лестницам. Залезет, спрыгнет, улыбнется. Вверх, прыжок, улыбка. Ну, еще поклон. Тоже мне работа!

– Деда, ты шутишь?

– Нет, парень.