Вольер

И в этот миг заговорил тот, кого даже самый юный из присутствующих Носителей считал невозвратно изгоем:

– Желаете устроить очередное голосование по полосе? Извольте. Ничего нового я вам не расскажу.

– Вовсе не голосование, – возразила ему несколько горячо госпожа Понс. – Рядовое собрание координационного совета. И ответ, я думаю, будет для вас положительным.

– Потому что я более не угроза? Вы правы. До ваших дел мне нет никакого дела. Простите за тавтологию, – Фавн презрительно скривился, словно у него внезапно свело судорогой губы. – Я устал увещевать и предупреждать. Да и все равно. Скажу лишь напоследок. Новый мир вырвал личность из ежовых лап государства особей. Чудесно и замечательно. Немыслимо любое насилие над равным, любое ограничение человеческого самовыражения. В итоге – интеллект укротил зверя, оставив своего носителя в лютом одиночестве. Потому что Новый мир сверху донизу построен на страхе, даже когда утверждают, что это наглая ложь. Так хоть бы вы все боялись того, чего следует! Но никто ни в старом мире, ни в новом не находил в себе достаточной силы воли сознаться в собственном неразумии… Не ропщите, я не сумасшедший. И я умолкаю.

Неутомимый бес. Опять за свое. Игнатий Христофорович подумал, что ему тоже все это порядком надоело. Если Фавну охота, пускай остается в «Монаде». За мальчиком нужен присмотр, хотя бы ненавязчивый и дружеский – его и Карла, и Гортензия, так заодно старый дурень будет на виду. Втроем как‑нибудь справятся с его вороньим карканьем: Тимофею и без того придется несладко. Игнатию Христофоровичу казалось: он понимает, зачем юный поэт попросил определить ему житие на вилле. Желание искупления или добровольное самоистязание. Мальчик приговорил себя обитать в доме погибшего от его руки человека. Наверное, все вокруг ежесекундно станет напоминать о содеянном, каждая мелочь и каждый поворот, и даже голос смотрителя Поллиона. Если это плата за грех, то приговор слишком суров. Однако никто не вправе его отменить, кроме самого судьи. Но пора поговорить о главном.

– Теперь речь пойдет о том, для чего мы по преимуществу и собрались. Поселок «Яблочный чиж», с ним надо срочно решать. Если невозможно вернуть на место м‑м‑м… подругу Тимофея, то нам не остается ничего другого, как только владение № 28593875‑бис свернуть. Разумеется, прямые сородичи Тимофея подлежат исключительно переселению.

Он ждал бурю, и она грянула. Игнатий Христофорович прекрасно знал, что его рассудительные слова – лишь жалкое прикрытие страшной правды. «Свернуть владение» означало – негодная к адаптации часть населения, а таковых немало, назначена к безболезненному уничтожению. Прочих переведут в иные владения после операции глубокого гипноза. Возмущалась даже городская молодежь, которую на совещание вообще никто не звал и которая вообще никогда прежде не задумывалась о проблеме Вольера.

Барышня Вероника прижала кулачки к вискам и так сидела, повторяя: «Нет! Ой‑ой! Нет!». Гортензий нервно бегал по залу, словно ему мешали стены вокруг и мысли в собственной голове. Альда только разводила руками, мол, что поделаешь, но ведь и она не осмелилась первой произнести.

– Игнаша! Игнаша! Подумай еще раз! – это жалобно звала его Амалия.

– Черт побери, Игнат! Уж не полагаете ли вы, что кто‑то из нас добровольно возьмет отключение на себя! Я, конечно, не полезу в кусты и Гортензий тоже. Но как вы представляете в реальности подобное действие? – грозил, сидя верхом на стуле, Карл Розен, и даже веснушки тряслись на его лице от возмущения.

– Я только художник и все‑таки… – озирался по сторонам младший Сомов в поисках поддержки и, разумеется, находил ее.

Молчали лишь два человека. Мальчик Тимофей и старый Фавн. Впрочем, последний недолго. Он встал. С усилием и как‑то неловко, однако в зале неожиданно сразу наступило затишье.

– Я вернусь. Туда. И вы предадите меня публичной казни на Соборной площади в присутствии радетеля‑контролера. Это мое решение, и оно бесповоротно.

– А я давно знал, что вы, простите за выражение, полный псих! – воззрился на него в полном недоумении Карл Розен, рыжие его вихры взвились, точно медные змеи на голове Медузы Горгоны.

– А вы, кажется, тот молодой человек, который огрел меня по темени домкратом во время небезызвестных событий в Большом Ковно? За минувшие с той поры годы вы ничуть не поумнели! – жестко, даже жестоко отразил его Фавн. – Почему вы это сделали сорок лет назад? Потому что вам очень не понравилось мое «Хайль!», не так ли? Так отчего вы препятствуете мне отвратить не меньший преступный кошмар? Люди в поселке вообще ни при чем. Это я по умыслу вышел за границу в нарушение регламента и рекомендованных уложений! И это покойный хозяин «Монады» изъял не виноватую в его бедах девочку из родительского дома, чтобы удовлетворить элементарное чувство мести! Хорошо, пусть вы не считаете особей из Вольера людьми, но кто вам дал право жизни и смерти над ними вне закона, который вы сами же установили?