Вольф Мессинг. Судьба пророка

Как рассказывает Татьяна Лунгина, в 1964 году она вместе с Мессингом направлялась в Алма-Ату вскоре после того, как летевший тем же рейсом самолет потерпел катастрофу и погибло 107 человек. Теперь пассажиров было немного, но и они сильно нервничали. Тогда стюардесса, раздав им леденцы, объявила: «Внимание! Полет пройдет без инцидентов. На борту самолета находится знаменитый Вольф Мессинг. Он никогда не сел бы на самолет, которому уготована плохая участь, так как его способности действуют как на земле, так и в воздухе. Команда желает вам хорошего полета!» Пассажиры тут же оживились, начали шутить, заулыбался и Вольф Григорьевич.

Мессинг не любил артистов, оказавшихся на сцене благодаря не мастерству, а партийно-комсомольской тематике репертуара. Он дружил с Александром Вертинским, своеобразным исполнителем собственных песен и романсов, артистом с оригинальной манерой пения, культурным и элегантными человеком, много знавшим и побывавшим, как и Мессинг, во многих городах мира. Им было о чем поговорить, с теплотой и юмором вспомнить об ушедшей молодости. Однако Мессинга понимали люди всех стран – он лишь заучивал несколько необходимых фраз, остальное говорил переводчик, – а Вертинский в основном выступал перед эмигрантами из России.

В послевоенные годы Вольф Григорьевич познакомился с выдающимся дипломатом, военным, а потом и писателем Алексеем Алексеевичем Игнатьевым. Мессинг очень тепло пишет о нем:

«Он прожил большую и сложную жизнь. Сначала – по обязанности дипломата, а потом как невольный политический изгнанник долго жил за пределами России. И всегда по всем странам возил щепотку русской земли… Очень не скоро удалось ему вернуться в Россию, которой он всегда оставался верен. В Москве жил на Старой площади. Я много раз встречал его, седого, но сохранившего великолепную выправку, с неизменной толстой палкой в руках. Памятен мне день, когда он пригласил меня на „ужин по-русски“. В его скромной квартире все блистало удивительной чистотой, порядком, уютом. В специальном стеклянном шкафу – ордена и медали, полученные хозяином дома в разные годы жизни… Нас пригласили за хорошо сервированный стол. Серебряные приборы, тонкий фарфор… Единственным блюдом, не считая чая, была гречневая каша со шкварками. Готовил ее собственными руками Алексей Алексеевич. Он вообще был замечательный кулинар. Такой изумительной каши я никогда в жизни ни до этого, ни после не едал…

Мне выпало счастье много вечеров провести в обществе Алексея Алексеевича, превосходного рассказчика. И я слышу его голос, когда открываю книгу «Пятьдесят лет в строю».

Не раз Вольф Григорьевич посещал Игнатьева вместе с Аидой Михайловной. Хозяин верил в их исключительную порядочность, и ему было что рассказать друзьям. Он вспоминал прежнюю жизнь и сравнивал с нынешней. Мог поведать им о первом настоящем демократе во главе России – об Александре Федоровиче Керенском, о том, как его любил народ, как за четыре месяца его правления Россия вошла в пятерку цивилизованных стран мира. Он сохранил частную собственность, издал указ о постепенной передаче земли крестьянам.

Сразу это было сделать нельзя. Помещичья земля на шестьдесят процентов была заложена и перезаложена в банках, и он не мог допустить разрушения банковской системы. Как истинный демократ, считал, что к тому времени сильно поредевшая большевистская партия все-таки должна иметь свою фракцию в Государственной думе. Не ожидал от большевиков Керенского распять решил Сенат, наглого, неконституционного захвата власти. Будучи ранее присяжным поверенным, хорошо знал законы. Хотел следовать им, но не всегда это делал, не арестовал Ленина, хотя располагал документами, что тот получил от самого Людендорфа, одного из главных военных правителей Германии, деньги на революцию с целью расшатать Россию. Игнатьев читал Мессингам стихи замечательного поэта Осипа Мандельштама о Керенском. Эти строки были опубликованы в книге, изданной за границей Струве и Филипповым:

Керенского распять решил Сенат,
И буйно чернь рукоплескала,
Нам сердце на штыки позволил взять Пилат,
Чтоб сердце биться перестало.
Так в октябре семнадцатого года
Мы потеряли все, любя,
Один ограблен волею народа,
Другой ограбил самого себя[1].