Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

– Гм-н-да… – кашлянул в кулак старший лейтенант. – Ну, пусть так будет… оригинального… А чего через границу шел? Знал, что на преступление идешь? Думал, здесь что? Пирогами с медом тебя встретят? – Он опять перешел на «ты».

– Я бежал от фашистов… мою семью расстреляли в Варшаве… меня искали везде. Даже плакаты развесили в Варшаве и других городах. За мою голову была обещана награда в двести пятьдесят тысяч марок…

– Ого! Да что ты за птица такая, что столько денег обещали? Ты хто? Генерал? Или хто?

– Я же сказал, я артист… На одном из концертов я предсказал гибель Германии в войне… Гитлеру доложили, ему это очень не понравилось… и он приказал…

– Ой брешешь, ой брешешь как сивый мерин… – засмеялся старлей. – Выходит, Гитлер всех артистов в Польше знает? Слушай, как там тебя… Мессинг… Вольф Григорьевич, кончай ты заливать, честное слово, рассказывай правду. Не умеешь ты врать, вот что я тебе скажу. Двести пятьдесят тыщ… Гитлер приказал… а то у Гитлера других дел мало, как артистов ловить… – Старлей опять коротко рассмеялся. – Мелко плаваешь, артист, жопу видно! Давай начистоту, а? По-хорошему. Кто послал? С каким заданием? Куда?

– Честное слово, я говорю правду, господин офицер.

– Гражданин старший лейтенант, – строго поправил старлей. – Господа у нас давно в Черном море потонули.

Прошу прощения, гражданин старший лейтенант. Но я говорю правду. Я бежал в поисках убежища. Я прошу защиты от фашистов. У меня не осталось никого родных. Меня убили бы, если бы я не убежал… честное слово, гражданин старший лейтенант… – Мессинг посмотрел в глаза старлею, и тот вдруг смутился, отвел взгляд в сторону, пробормотал негромко:

– Сразу и убили… вот не убили же, спасся…

Лейтенант Перегудов вошел в маленькую комнатку, где за рацией у окна сидел радист и настраивал ее, поворачивая тумблеры то в одну, то в другую стороны. Еще двое красноармейцев курили, расположившись на лавке у двери. При появлении лейтенанта они встали.

– Да сидите, – махнул рукой Перегудов. – Старлей у себя?

– Перебежчика допрашивает, – коротко ответил радист.

– Давно?

– Давно… больше часа… Чего он там с ним тары-бары разводит, не знаю… – пробормотал радист, не отрывая взгляда и рук от рации.

Из-за двери послышался хохот, потом громкий голос старлея. Перегудов удивленно посмотрел на солдат, на радиста:

– Чего это он там хохочет? Пьяный, что ли?

– Ну, давай еще! – смеялся старлей, держа в руках колоду карт. – Ах ты как, фокусник, твою мать! Ну а сейчас какую я загадал? Нет, я три карты загадал! Какие?

– Дайте мне колоду, – попросил Мессинг. – Какие карты вы загадали? – Он потасовал колоду, потом выбросил на стол даму треф, короля пик и туза червей, спросил: – Эти?

– Ну, точно! Во дает, а! – восхищенно заржал старлей. – Ты, значит, мысли читаешь?

– Иногда получается, – чуть усмехнулся Мессинг.

– Ну хорошо, а чего я вот сейчас подумал? Угадай? Сможешь?

– О чем вы сейчас подумали? – переспросил Мессинг. – Можете порадоваться – ваше представление на повышение подписано в штабе округа и ушло в Москву… кажется, в министерство… как оно у вас называется? Обороны…

– Ну ты-и… – выдохнул старлей. – Точно?

– Точно, точно… Через две недели узнаете…

– Ну ты-и… дьявол, честное слово… Вот это фокусник так фокусник… Теперь понятно, чего за тебя Гитлер награду назначил… Кормили тебя?

– Ничего, я потерплю…

– А чего терпеть-то? У нас тут не тюрьма. Горбенко!

В комнату вошел могутного вида детина, мрачный, со злыми, глубоко посаженными глазами:

– Слухаю, товарищ старший лейтенант.

– Отведи-ка гражданина артиста в столовку. Пусть накормят. Одежду его высушили?

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

– Вот и одежду ему отдайте… а то он в форме на чучело огородное похож, – старлей усмехнулся. – Топай, артист, рубай вволю. После еще побеседуем.

В комнату вошел Перегудов, посмотрел на Мессинга, потом на старлея:

– Я там полчаса уже жду, между прочим.

– Ого, Перегудов! Давай, заходи. Тут такое дело, мать честная. Тут такое дело…

В каптерке, старой бревенчатой избе, на деревянных полках стопками лежало обмундирование, включая пилотки, белье, портянки и прочее солдатское имущество, рядами стояли сапоги, на гвоздях висели ремни. Старшина выдал Мессингу его вещи – высушенные и отглаженные пиджак и брюки, рубашку, пальто и ботинки.

Мессинг тут же переоделся. Могутный старший сержант стоял, подпирая плечом дверной косяк, и курил самокрутку.

В пустой столовой – просторном помещении, чем-то напоминавшем сарай, – стояли три длинных, во всю комнату, стола, за один из них Горбенко усадил Мессинга. Повар, грузный старшина в белом колпаке и грязном фартуке поверх гимнастерки, поставил перед ним глубокую миску дымящихся щей с плавающими кусками мяса, большую тарелку с мятой картошкой и тушенкой, тарелку с крупно нарезанными помидорами и огурцами и три стакана компота.

– Что вы, зачем столько? – испуганно посмотрел Мессинг на большую и глубокую миску со щами. – Я все это не съем.

– Больной, что ли? – мрачно спросил повар в белом колпаке.

– Нет, я здоров…