Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время

– А то ведь знаете, как бывает, герр артист, – обратился он к Цельмейстеру. – Взбредет кому-нибудь в голову, что в купе контра, и начнет стрелять. У нас тоже дураков хватает.

– Конечно… Обязательно, герр матрос, – закивал Цельмейстер.

Вольфа тогда поразила глубина бессмыслицы, заключенной в этом совете: ведь после того, как революционные матросы расколошматили дверь, закрыть ее не представлялось возможным.

Так они въехали в революцию, с восемнадцатого года сотрясавшую Германию. То, о чем писали мировые газеты, не давало даже приблизительного представления о том, в какой сумасшедший дом превратилась приютившая Мессинга когда-то, а теперь поникшая, побежденная страна. На подъезде к Северному вокзалу Вольфа напрочь сразило зрелище стоявших на летном поле сотен новеньких аэропланов. По полю ходили самодовольные французы и кувалдами крушили самолеты – отбивали хвосты, ломали моторы. Этот пир победителей едва не вогнал его в каталептическое состояние, ведь, взращенный на берлинских мостовых и здесь вышедший в люди, он был уверен, что все германское – лучшее в мире, и крушить кувалдами самые быстрые и самые надежные аппараты граничило со средневековым варварством.

Берлин встретил их выстрелами, Северный вокзал – грязью и валявшимися на полу обрывками газет (что вообще было немыслимо для аккуратных берлинцев), улицы – редкими прохожими. Сгинули портреты «любимого кайзера», нигде не слышно военных оркестров. Фонари стали редкостью, и с наступлением темноты улицы буквально омертвечились. Пока они добирались до гостиницы, до них изредка доносились вопли запоздавших граждан и вой одичавших собак. Ужин в гостинице оказался более чем скромный – бутерброд с сыром в ресторане стоил столько же, сколько бутылка самого дорогого шампанского, так что спать они легли на голодный желудок.

На следующий день, когда Вольф с господином Цельмейстером вышли из гостиницы, им навстречу проехал грузовик, из кузова которого, словно из спины ежа, во все стороны торчали винтовочные штыки и красные знамена. Один из ротфронтовцев, заметив, что Мессинг, открыв рот, наблюдает за ним, вскинул сжатый кулак.

Вольф, как производное еврейского народа, склонного ко всякого рода исступлениям и подражаниям, в ответ тоже поднял руку, при этом пальцы как-то сами собой неловко сжались в кулак. Господин Цельмейстер буквально онемел и до самого цирка пытался разъяснить, что «марка упала настолько, что господам солдатам и господам рабочим нечем платить за билеты на мои выступления», посему следует держаться от них подальше. Затем он произнес историческую фразу: «скоро наступит голод и на улицах будут стрелять».

Вольф едва не сорвался – остро захотелось напомнить, что в городе уже три года стреляют, но промолчал. Господин Цельмейстер настолько надоел ему, что вступать с ним в спор, тем более указывать ему на очевидное, значило терять уважение к себе. Если бы не контракт и сомнения в верности Ханны, он бы давно расстался с ним.

Ханна, Ханни! Вольф надеялся на нее, как на соломинку! Он верил, что, вернувшись к истокам, на дорогие его сердцу берлинские мостовые, он наконец сможет избавиться от непомерно располневшего господина Цельмейстера. Все его надежды были связаны с Ханной, с ее редким здравомыслием и деловитостью. Только ей Мессинг мог доверить себя. Она занялась бы ангажементом, Вольф подготовил бы новую программу, и уже через несколько лет они добились бы финансовой независимости, а следовательно, и свободы.

Имя и фамилия медиума аршинными буквами печатались на первых полосах самых известных газет. О нем судачило радио в самых разных частях земного шарика, в примитивной шаровидности и миниатюрности которого Вольф убедился на собственном опыте. Его не беспокоили судебные издержки из-за разрыва контракта с господином Цельмейстером. Вольфу казалось, что, умея находить предметы в карманах состоятельных граждан, он сможет запросто извлечь оттуда и звонкую монету. Они с Ханной накопили бы деньги и по-настоящему взялись за учебу.

С высоты четырнадцатого этажа хочется заметить, что эти меркантильные расчеты были густо приправлены воспоминаниями о прелестях любимой женщины. Мечтая о ней, он буквально таял.

Первое, на что сделал ставку господин Цельмейстер, был цирк Буша, однако в тот день им так и не удалось встретиться с герром директором. За три года здесь практически забыли о цирковых представлениях. Хозяин за хорошие деньги[15] сдавал громадное помещение митингующим самых разных политических окрасов. Им повезло попасть на митинг правых, сорвать который левые посчитали делом чести. Драчка получилась немалая, с револьверной пальбой, воем полицейских сирен, наездом солдат, пытавшихся перегородить улицу заграждениями и направить особо отчаянных головорезов в предместья.