Вольфганг Амадей. Моцарт

   — Не так уж он не прав, наш юный Жакен, — говорит Баризани. — Для двадцатилетнего человека это мысль, достойная уважения.

Обмакнув гусиное перо в чернила, он пишет:

«Ты с таким совершенством владеешь игрой на клавире,
Что вызвал чувство почтения и поклонения у британца,
Который сам вызывает всеобщий восторг;
Твоё высокое искусство Вызвало зависть итальянца,
Который преследует тебя где и как может;
Как композитору тебе нет равных,
Кроме Баха и Йозефа Гайдна,
И этим ты давно заслужил право на счастье.
А всё-таки не забывай своего друга,
Который с превеликой радостью и гордостью
Везде, где бы он ни был,
Будет вспоминать, что дважды ему было суждено помочь тебе,
Что он сохранил тебя для мира радостных чувств,
Но ещё больше он будет гордиться тем,
Что ты был его другом, как и он.
Твой друг

Зигмунд Баризани».

— К философии этот экспромт никакого отношения не имеет, — добавляет он, возвращая книгу Моцарту, — это всего лишь признание сердца. А теперь давай прощаться, мой милый Амадео. Относись к жизни проще, пусть все её тяготы будут тебе по плечу. Не задумывайся ты о них с такой остротой и безнадёжностью! Садись и пиши свою оперу. Если у тебя выйдет второе такое чудо, как «Фигаро», все сомнения развеются сами, как дьявольское наваждение!

V

Да, опера — сейчас это та задача, которой Моцарт посвящает себя целиком. Когда в саду, посреди которого стоит домик Моцарта «У деревенской дороги», расцветает сирень, Да Понте приносит первые сцены своего либретто, композитор читает рукопись в его присутствии, он просто проглатывает текст, и по выражению лица Моцарта поэт видит, насколько он им увлечён. «Какое грандиозное вступление!» — думает Моцарт. Этот надутый слуга Лепорелло, не знающий покоя ни днём, ни ночью, потому что авантюры его господина не позволяют ему перевести дух; эта мимолётная, как исчезновение ночного привидения, короткая стычка между скрывающимся под маской жениха совратителем, спасающимся затем бегством, и его гордой обманутой жертвой; а потом ещё вмешательство уязвлённого в своей отцовской гордости отца, обнажающего шпагу и гибнущего в поединке, — разве можно представить себе завязку драмы более волнующую?

Моцарту известен литературный источник, послуживший основой для либретто Да Понте: трагедия испанского монаха Тирсо де Молины[91] «Совратитель из Севильи, или Каменный гость». Поэт приносил её для прочтения. Но он не узнает пьесу. Вся пространная экспозиция убрана рукой искушённого в музыкальных представлениях либреттиста. Зритель сразу, без лишних затей знакомится с главными героями и их привычками.

Моцарт рассыпается в похвалах и комплиментах, а Да Понте, гордый тем, что сумел услужить сразу трём композиторам, хвастливо объявляет ему: утром его обнимал и целовал Мартин, для которого он разработал сюжеты Петрарки, вечером он, вдохновлённый Торквато Тассо, закончил либретто для Сальери[92], а ночью, восхищенный «Адом» Данте, написал вот эти самые сцены «Дона Джованни». Криво улыбнувшись, он добавляет, что, живи герой де Молины раньше великого автора «Божественной комедии», тот наверняка поместил бы его в восьмой круг ада.

На вопрос Моцарта, когда же он, вообще говоря, спит, Да Понте отвечает:

   — В свободное от всего этого время... днём!

А потом ещё добавляет, что пишет это либретто в самом приятном обществе: у него поселилась юная дама, искушённая в тонкостях любви, как Тайс[93]. Коротать с ней время одно удовольствие! А если под рукой отличнейшее токайское и севильский табак, то о чём ещё можно мечтать?

   — Тогда остаётся пожелать, чтобы токайское и табак у вас никогда не переводились, а ваша прелестная муза оставалась вам верна, — замечает Моцарт.

Сотрудничество между автором текста и композитором проистекает столь же плодотворно, как при работе над «Фигаро». С той лишь существенной разницей, что она прерывается горестными для Моцарта обстоятельствами. Весть о смерти отца надолго омрачает его душу. Все былые противоречия и размолвки блекнут и отлетают прочь. Леопольд Моцарт предстаёт перед Вольфгангом Амадеем лишённым всех теней и шероховатостей своего характера, это светлый облик воспитателя и друга, постоянно заботящегося о благе и творческом преуспевании сына.