Вольфганг Амадей. Моцарт

В его глазах светится вполне понятное любопытство. Кто не слышал приятнейших историй о Казанове, галантном авантюристе? Это имя давно на слуху у Моцарта. Он припоминает, что во время работы над текстом Да Понте не раз упоминал о нём, повторяя, что если кто из современников и напоминает прообраз Дон-Жуана, то это, конечно, Казанова.

Правда, Моцарт представлял себе его другим — более молодым, порывистым, обольстительным, воплощением демонической мужской красоты, кавалером с головы до пят, а не стариком с изборождённым морщинами лицом, маленькими колючими глазами и беззубым ртом. Ну и одет он — ни дать ни взять престарелый Вольтер. Но пусть сейчас мало что осталось от прежнего, искателя счастья, Казанова производит на Моцарта сильное впечатление. Дирижируя оперой, он нет-нет, а бросит взгляд в сторону ложи, где сидит этот необычный гость, который с интересом наблюдает за развитием сценического действия.

Оркестр играет с подъёмом, как на настоящей премьере, солисты тоже не берегут голосовые связки. Когда после финальной сцены занавес опускается, его тут же поднимают вновь, все участники спектакля подбегают к рампе и хором скандируют: «Да здравствует маэстро! Да здравствует Моцарт!» Оркестр играет туш. Дон-Жуан и Лепорелло выводят композитора на сцену, где его сразу подхватывают под руки Эльвира с Церлиной, а красавица донна Анна бросается ему на шею и целует. Одинокий зритель из ложи тоже поднимается и аплодирует. Бондини и Гуардазони вне себя от радости.

Пожав руку всем без исключения, вплоть до рабочих сцены, Моцарт покидает театр. У артистического входа его поджидает Казанова. Снова отдав суховато-важный поклон, спрашивает, не окажет ли ему Моцарт честь пообедать вместе. Моцарт с удовольствием соглашается и добавляет, что знает неподалёку одну приятную тратторию, где подают отличное кьянти и вообще угощают на славу. Оказавшийся рядом Бондини не упускает случая напомнить маэстро, что увертюры-то пока нет как нет.

   — Не тревожьтесь. К завтрашнему утру она будет готова. Пришлите ко мне к семи часам копииста.

   — Твёрдо обещаете?..

Но Моцарт уже удаляется вместе со своим новым знакомым.

   — Странная публика эти директора театров, — обращается он к Казанове. — Считают, что если они сами горазды на обещания и скупятся, когда доходит до оплаты счетов, то и мы, музыканты, люди ненадёжные.

Несколько минут спустя они сходят по ступенькам в погребок, который Моцарт высокопарно назвал приятной тратторией и который, по мнению избалованного гурмана Казановы, не более чем дешёвая харчевня с сомнительным интерьером. Однако, когда хозяин выражает полную готовность удовлетворить гостей, заказавших весьма обильную и изысканную трапезу, да и вино, принесённое им на пробу, оказывается превосходным, недовольная мина исчезает с лица Казановы.

   — Я восхищен вашей музыкой, месье Моцарт, — вступает он в разговор. — За свою долгую жизнь я слышал много опер в разных городах Европы. Но никогда не встречал композитора, способного описать эротические прелести прекрасного пола с такой очаровательной лёгкостью языком звуков, как это сделали вы. Извините меня за дерзкое предположение: вы много любили.

Слегка ошеломлённый его обезоруживающей откровенностью, Моцарт усмехается.

   — Вы не обязаны подтверждать правоту моих слов, — продолжает Казанова. — «Ария с шампанским» вашего героя и великолепная «ария со списком» его слуги Лепорелло, который напоминает мне моего слугу, шельмеца Косту, открыли мне глаза на многое. Такую музыку способен сочинить лишь тот, кто часто освежался любовным напитком.

   — Не забывайте, что любовный напиток не всегда сладкий; нередко у него очень горький привкус.

   — О-о, тут вы правы! Мне кажется, что это болезненное разочарование я не раз и не два распознал в вашей музыке. Вы не бойтесь, я не пытаюсь разгадать тайны вашего сердца. Подобно Лепорелло я удовлетворюсь одним общим покаянием и хочу вместе с вами поднять бокалы за прекрасных дам!

Моцарт рад присоединиться к такому тосту.

   — Я тем более восхищен вашим мастерством и творческим воображением, что сам текст подспорьем для вас был слабым. Бондини дал мне либретто для прочтения...

Моцарт настораживается. Этот странный человек с его быстро убегающим назад лбом и удивительно живой мимикой невольно разжигал любопытство. Какая убеждённость сквозит в суждениях венецианца, какое ощущение внутренней правоты от них исходит! А что он скажет о Дон-Жуане?

   — Только что вы, месье Казанова, высказали мысль, которую я не совсем понял. Не сочтёте ли возможным уточнить её?

   — Я утверждаю: Дон-Жуан у Да Понте не такой, каким мы видим его, благодаря вашей музыке. Он у него всего лишь искатель приключений и совратитель, но отнюдь не человек нашего просвещённого века. Хотя подобные ему люди, безусловно, жили задолго до нас.

   — А каков же, по-вашему, сегодняшний Дон-Жуан?