Вольфсберг-373

Не раз впоследствии я вспоминала слова капитана Шварца о приехавшем из Вены «фрукте». На первых порах мы думали, что это относилось к нашей Джинджер из-за ее яркой наружности, ее артистической и шпионской профессии, но она была не «фруктом», а ангелом. Ее роскошный багаж таял с каждым днем, и, выпущенная на свободу, она вышла с двумя маленькими чемоданчиками. Все содержимое других, и самые чемоданы, ее драгоценности и меха Анне-Мари Ш. отдавала сержантам ФСС и посещавшим лагерь английским офицерам за папиросы и продукты, которыми она снабжала весь женский барак, в особенности сдавших и ослабевших старушек и молодое поколение.

Мы имели возможность убедиться, что капитан Шварц говорил об Элизабет Буцине.

* * *

Новый «пен-офисер» сразу же заинтересовался жизнью лагеря. День за днем он посещал блоки, заходил во все бараки, разговаривал с людьми. Правда, не все его шутки были удобоваримы, и за ними скрывались уколы иронии, но какой-либо недоброжелательностью они не дышали. Капитан Шварц побывал в «бункере» и, найдя там «забытых» людей, которых Кеннеди посадил на день-два за проступки против дисциплины и затем забывал отдать приказ об освобождении, Шварц их выпустил немедленно. Он несколько раз говорил с нашими докторами и вскоре, покинув лагерь на несколько дней, вернулся с большим багажом — медикаментами и хирургическими инструментами.

Он заинтересовался и «самодеятельностью» в лагере. Узнав, что у нас нет театра, который существовал в Вольфсберге в дни войны, когда лагерь был населен военнопленными, он приказал привести в порядок запущенный барак, поправить скамьи и срочно организовать труппу. Наша Джинджер вскоре стала ее примадонной.

Посещение театра совершалось, конечно, под строгим надзором киперов. Первые два ряда в зале давали 40 женщинам, затем садился ряд киперов, затем один пустой ряд, и, наконец, размещались мужчины. Капитан Шварц привез из города меловые краски для декораций, благодаря ему были из склада отпущены старые простыни и мешки для матрасов, на которых эти декорации писались. В мастерских разрешено было делать реквизит. С каким художеством и изумительной изобретательностью из банок от консервов и прочих лагерных отбросов делались доспехи для рыцарей, канделябры, люстры, кубки и т. д.

Любимыми программами были «Ревю-Бродвэй 373», «Вольфсбергиада» и так называемые «Риттерсшпиль», комедии времен Крестовых походов, все переложенные на наши наболевшие темы.

* * *

Однажды, обходя лагерь, капитан Шварц зашел и в женские бараки. Быстро пройдя по коридору, он постучался в наши двери. Такие посещения обычно вносили некоторую тревогу в наши сердца. Сразу же предполагали, что кто-нибудь проштрафился, или кого-нибудь поведут на допрос.

Однако, целью его прихода были не мы, а Элизабет Буцина, которая, как мы из их разговора узнали, послала тайком через кипера записку о желании с ним увидеться.

Поговорив с нами, капитан Шварц круто повернулся на каблуках в сторону, как всегда, «изнеможденно» лежавшей на койке Буцины и резко сказал:

— На чем основывается ваше желание со мной встретиться? Из вашей записки я не вижу цели. Не думаете ли вы, что нам с вами больше не о чем говорить? Или… у вас в голове созрел новый…

Он не договорил. Буцина ударилась в слезы, что-то причитая, но капитан вышел из комнаты, громко хлопнув дверями.

«Новый» что? — подумали мы. — «Новый донос», шепнула мне на ухо Гретл. — Увидишь.

* * *

Конец июля и начало августа были невыносимо жаркими. В комнатах было душно. Тяжело было спать ночью. Нам разрешили и на ночь оставлять открытыми окна, но их затянули колючей проволокой. Буцина протестовала против «сквозняков» и мелькания света блуждающих прожекторов с сторожевых вышек в окнах, говоря, что не может спать. Каждый вечер у нас были скандалы. Мы открывали окна, а она вскакивала и закрывала их. Все это сопровождалось бранью, в которой мы были не только «наци-швайн», но и похуже.

Прибегать к «суду чести» не было смысла? Ну, мешок на голову, ну, порка. А потом? Мы боялись, что все это будет переведено на «расистскую платформу». Казалось, правда, странным, что Буцина не пользовалась никакими привилегиями ни у Шварца, ни у Кеннеди.

Наконец, пришел день, когда лопнул этот нарыв. Я отсутствовала, будучи на уроке в лазарете. Когда я вернулась в их блок, меня у калитки встретили заплаканные девочки, Бэби и Пуцци.

— Ара, мы больше не можем! Гретл с ума сходит! Финни тоже ревет… Пока тебя не было, эта Буцина устроила скандал, назвала нас всех «продажными уличными девками», порвала несколько начатых нами фуражек и…

— И?

И… сделала «что-то» посередине комнаты!

— Не-ет! — недоверчиво протянула я. — Почему?

— Мы попросили ее выйти из комнаты, для того, чтобы перетрясти постели и подготовиться для вечерней мойки пола.

— И это было все?

— Пойди, спроси остальных! Будь это наша, заключенная, мы бы ее исколотили, но ее… Кто она, вообще? «Наседка» ФСС?

По дороге в барак я встретила Гретл Мак и несколько «военных» девушек. Они мне сказали, что решили прибегнуть к «воздействию».

Нужно было действовать и действовать срочно.