А когда шофер вышел, Шпагов прильнул к окну и, глядя на то, как Елена занесла ногу, как уселась в машине рядом с шофером, вздохнул и выругал себя:
— Дурак! К чему это ты ручку-то полез целовать? Кузена-то к чему? И почему кузен? Ой, дурак, дурак! И зачем спросил: «Проводить?» Надо было просто сесть рядом в машину и, глядишь, сейчас прикасался бы к прекрасной степнячке.
Не отрывая взгляда от окна, он долго еще что-то шептал, хотя машина уже давно скрылась из виду, накрывшись пыльным хвостом.
Елена вошла в домик в тот час, когда Иван Евдокимович находился в самом тяжелом состоянии. До сих пор он отстранял всякого рода порошки и микстуры, боясь, что они повредят ребенку. Но, заметив, что у Анны посинели ободки губ, перепугался и как только завидел Елену, бросился к ней, говоря упавшим голосом:
— Не знаю, что предпринять. Теряюсь. Может, в обком позвонить, чтобы прислали профессора?
Елена молча пожала академику руку, прошла в комнату, где лежала Анна, всмотрелась в лицо сестры и только тут по-настоящему встревожилась. До этого она думала, что у сестры просто снова вспыхнула малярия, но сейчас, увидев, как болезнь сокрушила Анну, взволнованно проговорила:
— Иван Евдокимович, так не годится — все медикаменты отбрасывать. Передали мне, вы до того разобидели Марию Кондратьевну, что она даже не заходит больше сюда.
Иван Евдокимович раздраженно отмахнулся.
— Позвоните Акиму Петровичу, чтобы прислал профессора… Сам-то я не могу дозвониться: в голове ералаш.
— Хорошо, позвоню, — согласилась Елена и пошла к телефонному аппарату, но как раз в эту минуту под окна подкатила грузовая машина, и из кузова выпрыгнул юноша — высокий, с длинными, словно у журавля, ногами.
— Петенька! — обрадованно проговорила Елена и на недоуменный взгляд академика ответила: — Сын Анны. Видимо, Иннокентий Савельевич, помимо нас, сообщил ему…
На пороге домика Петр стряхнул с себя пыль, снял фуражку, обеими руками пригладил волосы и, глубоко вздохнув, через другую дверь, миновав комнату, где находился академик, вошел к матери. Он долго смотрел на мать, на ее вздутый живот, ничего не понимая. Затем сел на стул, взял ее за руку и зашептал, зовя, как в детстве:
— Маманька моя!
Рука Анны дрогнула… Какая-то сила открыла глаза матери. Сначала они, затуманенные, поблуждали по потолку, по стенам; затем взор стал проясняться, как проясняется туманное утро в теплых лучах восходящего солнца.
— Петяшка, — еле слышно проговорила она и приподняла голову.
Петр обеими ладонями охватил ее пылающее лицо и, легонько опустив голову на подушку, повторил:
— Маманька моя!..
А Елена в это время уже звонила в город, бессознательно радуясь возможности еще раз переговорить с Акимом Моревым. Как-то она позвонила ему — это было в начале апреля, — чтобы сообщить: под бронею льда пало семьдесят восемь коней, больных анемией. Аким Морев тогда вместе с ней погоревал. На днях еще раз звонила, прося его приехать: «У нас степи цветут. Все пламенеет тюльпанами». Чаще звонить не имела возможности: телефон стоял на центральной усадьбе совхоза, в сорока километрах от фермы… А теперь представился случай, и Елена, волнуясь, думала:
«Он, конечно, сидит у себя в кабинете… Секретарь обкома… Для меня он не секретарь… Для меня — Аким! Мой хороший Аким! Но ведь не скажешь ему этого по телефону. А сказать хочется! Очень хочется!»
Как и всегда, Елена натолкнулась на Петина.
— Аким Петрович выехал в северные районы области. Будет через три-четыре дня, впрочем, может, и сегодня вечером.
Елена сообщила о болезни сестры и о том, что Иван Евдокимович просит прислать профессора. На что Петин ответил:
— Профессора подыщу. Позвоните погодя.
— Передайте, пожалуйста, Акиму Петровичу мой самый теплый привет.
«Что это?.. Привет, да еще теплый?» — не в силах уяснить себе отношений Елены и Акима Морева, подумал Иван Евдокимович, ожидая ответа о приезде профессора, но Елена уже входила в комнату, возбужденно поблескивая глазами, чему-то радуясь.
— Вы что же профессора-то? — спросил он.
— Слышите, очнулась: свой профессор приехал, — показывая на соседнюю комнату, где находились Анна и ее сын Петр, проговорила Елена. — Идите туда, Иван Евдокимович, — посоветовала она и ушла на кухню.
Здесь, уткнувшись разгоряченным лбом в прохладное стекло, она с надеждой подумала: «Выехал. Наконец-то. Северные районы области — это не Северный полюс. Непременно заедет ко мне… и я стану его женой. Женой!»
Иван же Евдокимович, войдя в комнату Анны, как-то сразу стушевался, увидав у постели долговязого юношу с гладко причесанными волосами.
Анна несколько секунд просветленно смотрела на академика, затем, обращаясь к сыну, взволнованно прошептала:
— Не писала тебе, Петя, думала: приедешь, увидишь и сам рассудишь. Ну, вот и суди!
Петр взглянул на академика, потом на мать. Щеки у него вспыхнули.
«Не примет: уж больно отца-то своего любил», — мелькнула у матери мысль.