Волга рождается в Европе

При первом таянии озеро открывает его необычные тайны. Позавчера я гулял поблизости маленького, затененного густыми светлыми березами залива. Группа солдат ударами кирки, сильными и осторожными движениями разбивала что-то похожее на большой зеленый хрустальный блок, в который вмерзли достойные сожаления тела нескольких финских солдат. (На соляном руднике Величка в Польше я в прошлом январе видел плененные в солевых кристаллах крохотные рыбы, морские растения, раковины). И когда я вчерашним утром путешествовал на берегу Ладоги, у устья одного спускающегося из леса Райккола ручья, я внезапно заметил, что я как раз гулял на ледяном своде, который покрывал реку. Подо мной я слышал, как бурлит вода, заглушенный шум течения. Я посмотрел вниз и увидел, как быстро течет вода прямо под моими ногами. Мне показалось, будто я иду по стеклянной пластине. Я почти парил в пустоте. Внезапно что-то вроде головокружения охватило меня. Втиснутый в лед, смоделированный в прозрачном кристалле, под подошвами моих сапог появился ряд удивительно красивых человеческих лиц. Ряд стеклянных масок. Как византийские иконы. Они смотрели на меня, пристально рассматривали меня. Губы были тонкими и бледными, волосы длинными, носы резкими, глаза большими и водянисто-светлыми. (Это не были человеческие тела, это не были трупы. Если бы это было так, то я умолчал бы о событии.) То, что представилось мне в ледяной пластине, было чудесной картиной, полной выражения мягкого, захватывающего сострадания. Это было как преходящая, живая тень людей, которые исчезли в тайне озера. У войны, у смерти иногда бывают такие таинственные нежные формы проявления высокого, поэтического дыхания. Война порой умеет превращать свои реалистичные картины в красоту, как будто ее саму внезапно одолевает сострадание, которое человек обязан проявлять к своему ближнему, которое природа должна проявлять к человеку. Нет никакого сомнения, это были образы русских солдат, которые погибли при попытке переехать реку. Бедные тела, которые всю зиму торчали скованными во льду, были унесены прочь первым весенним течением освобожденной из ледовой удавки реки. Но их лица остались выдавленными в стеклянной пластине, смоделированными в чистом, холодном, сине-зеленом хрустале. Они рассматривали меня спокойно и ясно, мне казалось, как будто они следовали взглядами за мной. Я стоял, наклонившись надо льдом. Я встал на колени, я водил рукой по льду над этими прозрачными лицами. Уже теплое солнце проникало сквозь лица, и вода, которая, бурля, текла мимо, отражала солнечные блики, отбрасывала их назад, водой, они зажигали что-то похожее на светлый огонь вокруг бледных, прозрачных лбов. Во второй половине дня я еще раз пришел к стеклянной могиле. Солнце уже почти расплавило эти мертвые картины. Они были только лишь воспоминанием, тенью лиц. Так исчезает человек, погашенный солнцем. Его жизнь ненадежна. Сегодня утром я не мог бриться перед зеркалом. Нет, я был не в состоянии делать это. Я закрыл глаза, я брился с закрытыми глазами.

30. Как фабричный двор после неудавшейся забастовки

На Ладожском озере, за Ленинградом, май