Волга рождается в Европе

Там перед нами взрывы снарядов раскалывают ночь с красным сверканием. Треск тяжелых снарядов заглушает шум моторов. Офицер кричит, его голос металлический, жесткий и резкий. Однажды наша машина сваливает в дыру с жидкой грязью. Двадцать солдат прибегают к нам на помощь, пытаясь снова поставить машину на ее четыре колеса. Это не удается. Нам приходится ждать, пока гусеничная машина не возьмет нас на буксир и с силой не вырвет нас из липких эластичных клещей «буны». Мой фотоаппарат остался в грязной дыре. Мне особенно жаль кадры на уже экспонированной пленке. Я утешаюсь мыслью, что со мной могло произойти что-то куда более плохое. Мы проезжаем мимо последних домов Шофрынканы и поднимаемся по склону высоты за деревней. Дорога становится непроходимой, машины противятся подъему вверх, снова и снова скользят назад. Лучше ехать наискось напрямик через поле сои. Колеса находят упор на широких листьях, на длинных крепких стеблях.

Один из наших пулеметов начинает прочесывать огнем огромную волнистую поверхность полей слева от нас, чтобы заставить замолчать русское гнездо сопротивления, спрятавшееся между высоких хлебов. Утро уже брезжит, когда наша колонна, наконец, достигает высоты. Там перед нами, на гребне легкого, безлесного, пшенично-желтого холма ясно выделяется на фоне светлого неба советский танк. Он медленно приближается к нам, стреляя. Он останавливается и стреляет из пушки в носовой части. Потом он катится дальше, отчетливо можно различить скрип гусениц; как будто он вынюхивает след, который невидимо проходит через борозды.

Внезапно он начинает стрелять из пулеметов, но без поспешности, так, как если бы он хотел только проверить оружие. Затем он быстро спускается со склона, к нам, снова поворачивает широкой дугой и стреляет из пушки. Можно было бы сказать, что он кого-то ищет, кого-то зовет. До тех пор пока, наконец, из хлеба не появляются несколько солдат, бегут прямо, появляются еще следующие, тут и там, их в целом может быть примерно сто. Наверное, это арьергард или, вероятно, отрезанное от своей части подразделение. Солдаты, кажется, медлят. Они ищут выход. – Бедные парни, – говорит рядом со мной старший лейтенант Вайль. И тут солдаты приходят в движение в нашу сторону и стреляют. Внезапно они исчезли. Видимо, на склоне холма есть какая-то траншея, углубление или складка местности в том месте. Вокруг танка можно увидеть, как брызжут вверх комья земли при попаданиях наших минометов. Тарахтение пулеметов продолжает тянуться вдоль фланга колонны, как огромная молния. Затем видны несколько немецких солдат, справа от нас, которые, нагибаясь, рассыпаются в стрелковую цепь, стреляя из легких пулеметов. Противотанковая пушка выпускает несколько снарядов по русскому танку. И теперь два немецких танка стоят с резким силуэтом на гребне высоты, точно сзади над русским. Наша колонна получает приказ тоже продвигаться вперед, для поддержки передовой группы. Красные медленно удаляются, но огонь не прекращают.

Мы спускаемся с холма, поднимаемся вверх по противоположному склону. Немецкий солдат, который был ранен в ногу, сидит на земле. Он смеется, проводя тыльной стороной ладони по запачканному засохшей грязью лицу. Санитар со смехом подходит к нему, становится рядом с ним на колени и начинает чистить рану. Русские медленно отходят, они идут прямо по высоким колосьям и стреляют. Советский танк, развороченный попаданием, лежит на боку.

Внезапно гигантский голос громкоговорителя гремит «Внимание, внимание!» И потом звуки танго, смешанные с металлическим треском, ревут из глотки большой воронки, которая установлена на крыше подвижной звуковещательной станции роты пропаганды. Солдаты в диком восторге. Гремящая музыка сопровождает шум моторов, тарахтение пулеметов, скрежет шестерен в гусеничных цепях.

«Я люблю тебя, смуглая Мадонна…», поет грубоватый голос в громкоговорителе. Колонна останавливается; яростные пулеметные очереди тянутся высоко над нами. Я подхожу к лейтенанту, который командует взводом роты пропаганды, которая присоединяется к нашей колонне. Когда я предлагаю ему сигарету, я вижу, как он как слепой протягивают наощупь руку к сигарете. Он потерял свои очки. Он смеется, проводит двумя пальцами над веком, поясняя: – Во второй раз с начала войны я теперь потерял очки. Вот таким, ощупывающим вслепую, я вступал в Париж.