Волгари в боях за Сталинград

— Ложись, Витя! — крикнул Андрей Николаевич и рванулся к сыну.

Виктор опустился на корточки, а Андрей Николаевич сжал дрожащими ладонями весла и изо всех сил принялся грести, направляя нос лодки к ближайшему выступу берега. Дистанция между лодкой и самолетом стремительно сокращалась. В самый критический момент, перед тем, как впереди винта самолета вспыхнули языки пламени, скорее инстинктивно, чем сознательно, Андрей Николаевич резко затормозил, стал грести в обратном направлении. Раздался глухой треск. Впереди лодки взметнулись водяные столбики. Лодку сильно встряхнуло, развернуло вдоль фарватера. Но Андрей Николаевич не растерялся, он сразу же направил лодку к берегу, что есть духу стал грести. Низко, почти над самой головой, со страшным свистом промелькнуло брюхо самолета. Виктор поднял голову, его трясло, как в лихорадке.

— Успокойся, сынок, обошлось, — сказал Андрей Николаевич.

Между тем, самолет взмыл на небольшую высоту, пошел на второй заход. Но уже было поздно. Пока он описывал круг, лодка успела приблизиться к песчаному обрывчику. Оба бакенщика мигом очутились на берегу, залегли за песчаным выступом. И опять где-то поблизости в воде раздались хлопки разрывов. Выпустив еще одну очередь, самолет удалился в степь…

Первое боевое крещение Блинковых совпало с началом варварских налетов фашистской авиации на Сталинград. Перед вечером со стороны города поползла смрадная дымка. День ото дня она становилась гуще, порой заволакивала весь небосвод, спускалась низко к воде. А с наступлением сумерек над городом поднималось огненное зарево.

С других постов приходили вести одна тревожнее другой. В нескольких километрах от Солодников фашистские самолеты подожгли наливную баржу. В другом месте на мину наскочил пассажирский пароход, в третьем — затонула сухогрузная баржа. Пылали пожары на многих пристанях.

Раньше, когда война шла еще далеко от Волги, где-то в белорусских лесах и на просторах Украины, Блинков мало задумывался над тяжелым горем людей, метавшихся в пылающих городах и селах. Только теперь, в эти осенние ночи, озаряемые зловещими вспышками взрывов и пожаров, Андрей Николаевич явственно чувствовал ужасы войны. В минуты раздумья, когда выпадали короткие передышки в ожидании подхода судов, в голове бакенщика не раз возникало решение сообщить старшине: «Нет, больше не могу пересилить душевную боль. Назначайте сюда кого хотите, ему преданно будут помогать жена с сыном, а я возьму в руки винтовку и пойду бить проклятых фашистов».

Но Андрей Николаевич каждый раз отвергал эту мысль. Да если в самом деле он покинет пост, что получится тогда с продвижением судов? Ведь положение на фронте лично он не изменит, а без него вряд ли кто сумеет провести ночью по такому, как выражались иные капитаны, чертовому ущелью хотя бы один пароход. А ведь по Волге идет снабжение наших частей…

Обстановка на реке, в районе Сталинграда, продолжала ухудшаться. Участились налеты вражеской авиации, а суда шли густо. Надо было без задержки провести через перекат каждый караван, каждый пароход, оберегать береговые сигнальные огни от фашистских летчиков. Спать Андрею Николаевичу и его помощникам приходилось урывками, да и то только днем. Силы их слабели. Порой, после ночной работы, едва он добирался до землянки, сразу же валился с ног. Выбивались из сил и Прасковья Максимовна, Виктор.

В конце сентября наступило резкое похолодание. Простудилась и слегла в постель Прасковья Максимовна. Тревога охватила Андрея Николаевича. Поглядывая на похудевшее, почерневшее лицо сына, думал он, что пройдет еще день-два и Виктор свалится, как мать. Что он один будет тогда делать? А на помощь со стороны теперь уже нечего было рассчитывать. И то, чего так боялся Блинков, вскоре случилось. Отплывая для встречи большого каравана, Андрей Николаевич предупредил Виктора:

— Крепись, сынок, гляди, не засни. Как только гул будет приближаться, сразу же того… гаси.

Ночь выпала благоприятной для бакенщиков. Низко над Волгой висели облака, время от времени накрапывал мелкий дождь. Проводив отца, Виктор забрался в шалаш, сделанный поблизости от створов, прилег на сено. Он чувствовал себя хуже обычного, хотя ему удалось перед вечером часа три поспать. Виктор как мог крепился. Раза три он подходил к створам, но не гасил огни. Самолеты проходили на большой высоте и не решались пробиваться сквозь облака. Как только перестал дождь, Виктор присел на пенек около обрыва. Внизу перед ним тихо, тоскливо плескалась вода. Где-то перед поворотом реки, скрываемый густой темнотой, шлепал колесами пароход.

В середине ночи облака мало-помалу стали рассеиваться. Сквозь просветы показались далекие звезды. Блинков-старший стоял в рубке буксировщика, который с учаленной сбоку баржей медленно пробирался по узкому фарватеру вдоль высокого обрыва. Каких-нибудь двести метров оставалось до поворота, когда в воздухе появился вражеский самолет. Но в чем дело? Почему не гаснут на берегу огоньки?

— Ах, дьявол тебя забери, что же ты медлишь! — злобно выругался Андрей Николаевич. — Вот негодный парнишка!