Волгари

Посадили Епифания на скамейку перед плахою, щипцами язык ухватили и ножиком острым отсекли. Густо-густо полилась кровь изо рта. А купола московские так празднично, ярко сверкали! Ох, горе-то... Казнили сегодня на Козьем болоте русских людей за то, что захотели остаться русскими! За то, что не покорились патриархам приблудным, языки у них вырезывали! За то казнили, что за святых своих чудотворцев осмелились заступиться!

Сатанели стрельцы Василия Бухвостова. Служилый человек стрелец. Чего приказано, то и исполняй! А всё равно не разбойников, а праведников каково казнить?! Душу-то и под стрелецким кафтаном не спрячешь.

— Душегубы! — кричали со всех сторон. — Анчихристы!

Билась кровь в висках стрелецкого головы. Торопились стрельцы. Путались, совершая «отсечение скаредно глаголивых языков». Лютость свою на страдальцах срывали. Ногой в землю всё ещё шевелящиеся отрезанные языки затаптывали.

Подхватили и поволокли захлебывающегося кровью Епифания. О, горе, горе! С такими ранами жестокими куда побежишь? Ещё сильнее ярились стрельцы, волоча его по земле. Кровяной след оставался за Епифанием... Наконец подвернулась телега. Взбросили на неё страдальцев, сами побежали следом. Пока до Братошина довезли, всю дорогу вскачь лошадь гнали, едва душу не вытрясли.

Очнулся Епифаний уже на печи, куда его — не помнил сам — беспамятного забросили.

Весь рот запёкшейся кровью зарос. О, горе, горе! Языка не стало, теперь и молитвы молвить нечем! Кое-как сполз с печи Епифаний, на лавку сел, о языке своём печалуясь. Горе бедному. Как без языка жить теперь? И вздохнул Епифаний ко Господу из глубины сердца своего! И — что это? — вот оно чудо чудное! Услышал Епифаний, как пополз из корня отрубленный язык. До зубов дорос!

Всё ещё боясь поверить в свершившееся чудо, бросился Епифаний к бадье с водою, сполоснул запёкшуюся во рту кровь. Чудо!

— Слава тебе, Господи! Слава тебе! — ясно и чисто проговорил он.

Не удержали и стрельцы Аввакума, когда о чуде том услышал. Вбежал в избу к Епифанию, плача, обнял его.

Прибежал к избе и Василий Бухвостов.

За грудки тряс казака, резавшего языки.

— Что натворил, блядин сын? Пожалел еретика? !

— Полно тебе, голова! — отвечал казак. — Сам сапогом языки те в землю затаптывал. Под корень отрезан был!

Схватился за голову Бухвостов. Что делать? Государево повеление не исполнено... Нешто заново язык старцу вырезать?

Но только взглянул на хмурые лица стрельцов, и застряли слова в горле.

Государев приказ не исполнить страшно, а исполнить теперь — ещё страшнее...

В избе же пели.

— Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу... — звучал в утренней тиши чистый голос Епифания.

— Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего... — сильным басом подтягивал Аввакум.

— Честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без нетления Бога Слова рождшую... — боязливо, вполголоса, косясь на Бухвостова, бормотали стрельцы. Отчаянно махнул рукою Бухвостов и, опустив голову, побрёл назад в свою избу.

— Сущую Богородицу Тя величаем... — звучали крепко и сильно в предутренней, занавешенной сумерками тишине слова вечной молитвы.

С пением молитв и двинулись на рассвете в путь. Туда, где уже растекался туманами по тундре чёрный холод...

4

Как после удачного набега, съезжали с Москвы патриархи. Вереницею шли обозы с соболями, золотом, драгоценной костью, другим добром, которое выклянчили патриархи за эти годы, которое успели наторговать в Москве.

Сравнимым с вражеским нашествием был урон, нанесённый отставными патриархами государевой казне, десятками тысяч рублей исчислялся он.

Больно и горько было провожать из Москвы патриархов Паисию Лигариду. Такие богатства отвалились, а Лигариду опять ничего не досталось.

Незавидным было его положение.

25 сентября 1668 года датировано его письмо папскому нунцию в Варшаву о безуспешности хлопот об унии.

«Я сам, единственное лицо, которое могло бы проводить это дело, — писал Лигарид, — и которое воспламенено самым горячим усердием видеть успех его... подавлен несчастьями, преследуем заговорами, окружён клеветами. Патриарх Иерусалимский Нектарий прислал плохое сообщение обо мне, что я поклонник Папы, как продавшийся ему и имеющий ежегодную пенсию в 200 золотых дукатов, как клирик Римской Церкви... Пусть святая Пропаганда рассмотрит внимательно этот пункт и определит, что вдохновит её Святой Дух через милость и благодать нунция, которого я прошу повлиять в этом деле, помня, что патриарх Московский Иоасаф II сделает всё, что может, чтобы лишить меня всякого места в рангах духовенства, выталкивая меня и отсекая всякую нить моей надежды быть выбранным в патриархи. Прошу тебя, как отца, не оставить ни одного камня не перевёрнутым, чтобы сделать что-либо для меня».