Волгари

— Верно, отец... — поддержал его Василий. — Нешто в море пойдём? А как погода случится? А мы с рогожей вместо снасти доброй? Весел, и тех нет...

— Не ропщите на снасть, глупые... — остановил пререкания Неронов. — Не неволю вас. Баркас пособите на воду спустить. Один поплыву, коли не твёрдо на волю Божию упование ваше.

Напрасно слова эти говорил. И Алексей, и Сила, и Василий сердцами так прикипели к нему, что легче с жизнью было расстаться, чем с отцом духовным.

Вместе вышли в море.

И не пожалели. Многие чудеса видеть сподобились. Днём погоня, снаряженная с монастыря, рядом прошла и их не заметила. А к вечеру буря встала на море, понесло баркас по волнам — только на молитву и осталось надеяться. Два дня молились, не прерываясь, и неведомо, на каком уже свете, на берег, усыпанный валунами, баркас выкинуло. С моря волны стеною встают, с суши, со стороны монастыря, то ли монахи, то ли архангелы спешат. Лица — красоты неземной исполнены, в руках — пики грозные.

— Кто такие? — вопрошают.

Осенил себя двумя перстами Неронов.

— Православные... — сказал. — А вы откуль? Не из небесного ли воинства?

— Соловецкие иноки... — ответили воины. — У государя нашего Алексея Михайловича размирье со шведским королём вышло. Берег сторожим...

— Ишь ты! — сказал Неронов. — А я на Анзерский остров ладил попасть. К старцу Елеазару...

— У нас тоже старцы имеются... — утешили его монахи.

Игумен Илья с честью Ивана Неронова принял. Недавно с Москвы игумен вернулся. Тринадцать тысяч рублей серебром от монастыря царю на войну отвёз.

— На Москве-то с войной этой совсем серебра не стало... — рассказывал. — Медны деньги теперь делать будут. А я серебро всё свёз...

Покачал головою, вздыхая. Сказал, что велено от царя обучать монахов военному делу. Четыреста двадцать пять иноков под ружьё поставлено. Видно, со шведами воевать государь собирается. Патриарх-то советует ему казаков прямо на Стокгольм ихний направить.

Погоревав о разорении, которое Соловецкому монастырю несла война, рассказал игумен Илия и о Церковном Соборе, что проводил Никон в марте месяце.

— Антиохийский патриарх Макарий опять на Москву за милостыней приехавши. Не знаю, сколько насобирал, но Никону во всём поддакивает. Никон-то наш теперь великим государем, архиепископом Московским и всея Великия, Малые и Белые России и многих епархий, земли же и моря, сея земли патриархом величается... С Макарием он ещё на ровнях держится, зато сербскому патриарху Михаилу и патриархом зваться запретил. А нас, малых своих, и вообще не зрит, до того мы мелки перед ним стали.

Повествуя о московских новостях, несколько раз прерывался игумен, удаляясь в боковую келью, и, когда возвращался, слышно было, что пахнет от него вином.

— Грешен, отче Иоанне, грешен... — заметив взгляд Неронова, покаялся Илия. — Сам вижу, что грешен, а как с Москвы вернулся, не могу от пития отстать. Только подумаю, как Собором Никон с Макарием прокляли всех, творящих двумя перстами крестное знамение, так и не знаю, как жить оповадиться... Ладно мы, до седых лет доживши, лба перекрестить по-православному не умели. Дак они с побирушкой Макарием и святых отцов наших, чудотворцев Зосиму и Савватия, церковному проклятию предали... Как такое, отче Иоанне, в голову вместить?

Опустил голову Неронов. Страшную правду говорил игумен, страшно было и думать об этом.

Сколько времени так прошло?

Пал на колени захмелевший Илия.

— Страдальче! — простирая к Неронову руки, взмолился он. — Бием одолевай. Храбрый воине! Подвизайся...

— Полно, отче... — поднимая игумена, сказал протопоп. — Отдохни маленько. Бог милостлив. Всех зрит. И беззакония Никоновы видны Ему. Всё в Божией воле...

2

Три дня провёл в Соловецком монастыре Неронов. Молился у мощей святых чудотворцев Зосимы и Савватия, об одном просил святых чудотворцев — путь указать.

На третий день зван был Неронов от молитвы к старцу Мартирию. С первого дня просился Неронов к нему, но не принимал никого старец, немощен был. Сегодня позвал. Вошёл Неронов, как в ночь, в темноту кельи. Встал в дверях, молитву творя.

— Бегаешь, отче? — раздался из тьмы дребезжащий голос.

— Бегаю, святой отец... — ответил Неронов. — Душа изнемогает... Научи, что делать?

— А что тебе назначено, поп Иван, делать, тое и делай. Молись.

— Я молюсь, отче... Чудеса творятся, а на душе всё одно — тяжесть... С весны, как на Соборе прокляли, тоска встала. Словно сам на погибель иду и детей духовных туда волочу. Аввакума, сына моего духовного, уже на самый край земли загнали. Что творится, отче? Ведаешь?!

— Всё, Иоанн, должно совершиться, чему назначено совершиться, — ответил Мартирий. — Смирением Церковь Православная держится, а не гордыней. Возвращайся назад, в Москву.

— Туда и думано брести... — сказал Неронов и тут же увидел Мартирия. Совсем рядом, тяжело опираясь на посох, стоял старец. Белела в полутьме струящаяся по груди старца борода. — Думал Елеазара повидать, да к вам буря вынесла...