Волгины

Команда мгновенно была передана. Бойцы напряженно застыли у ручных пулеметов и винтовок, гранатометчики держали наготове гранаты. От гитлеровцев всего можно было ожидать — внезапной атаки, разведки боем, засылки разведчиков.

Вдруг до слуха Алексея донесся шорох осыпающейся земли и протяжный стон:

— Камерад! Камерад!

— Что за фокусы? — проворчал Арзуманян. — Настоящий цирк. Колечкин, бросьте-ка зажигательную бутылку!

Наблюдатель, стоявший неподалеку, бросил бутылку с КС. Она ударилась о камень, послышался звон разбитого стекла, и желтое пламя вспыхнуло недалеко от бруствера. Теперь уже все увидели не более как в десяти шагах от окопов двух быстро ползущих людей.

— Братцы, да ведь это немцы!

И в тот же миг раздался полный отчаяния, просящий голос:

— Рус! Рус! Не стреляй!

— Вот вам и гости к Первому мая, — с усмешкой в голосе сказал Гомонов.

— А где же разведчики? — недоуменно спросил Рубен. — Что за черт! Ничего не понимаю.

— А что тут понимать. Поотстали наши хлопцы маленько. Где-нибудь притаились — огонь пережидают.

— А эти — что? Рахат-лукум пришли кушать? — недобро засмеялся Арзуманян.

Алексей, Гомонов и командир роты вышли из блиндажа наблюдательного пункта.

Кто-то без команды дал короткую автоматную очередь.

— Прекратить стрельбу! — скомандовал Рубен.

При меркнущем свете догорающей невдалеке горючей смеси Алексей увидел, как две фигуры, похожие на мешки, одна за другой перевалились через бруствер и скатились в окоп.

Их сразу облепили бойцы.

— Ребята! Вяжи их! — пронеслось по окопам.

— Перебежчики, — спокойно определил Гомонов.

До сознания Алексея не сразу дошло это слово Он знал: на других участках и особенно под Сталинградом немцы в одиночку и группами переходили на нашу сторону, но на участке его батальона это было впервые. Как-то по-новому взволнованный, Алексей вернулся в землянку комроты. Немцев уже привели туда. Прибежал запыхавшийся связной. Охваченные любопытством командиры взводов и даже некоторые находившиеся поблизости бойцы столпились у входа в землянку. Алексей приказал им разойтись по своим местам.

Перебежчики стояли посредине землянки, вытянувшись в струнку, плотно прижав к худым ляжкам выпрямленные, заметно дрожащие ладони. Алексей, косо оглядывая их, шагнул к командирскому столику, сел рядом с Арзуманяном и Гомоновым Рубен Арзуманян и молоденький курносый связист с недоверчивым любопытством разглядывали немцев. Один перебежчик, совсем молодой парнишка, с тонкой длинной шеей, торчавшей, как стебель, из не в меру просторного воротника, был ранен в левую руку. Густая, черноватая кровь обильно смачивала рукав, тяжелыми каплями падала на земляной пол. Раненый немец изо всех сил старался держаться прямо, но пошатывался; длинное, желтое лицо его непрерывно подергивалось. Другой немец был пожилой, сутулый, лицо морщинистое, взгляд невеселый, выжидающий, большие рабочие руки намного высовывались из коротких рукавов коломянкового кителя.

Арзуманян вопросительно взглянул на Алексея, как бы спрашивая, как поступить с перебежчиками, и тут же, переведя на них преувеличенно-грозный взгляд, намеренно выкатывая круглые блестящие глаза, крикнул:

— Ну?! Зачем пожаловали? Шпрехен зи!

Алексей остановил его:

— Прикажите сначала сделать раненому перевязку.

— Вызовите сестру! — сердито крикнул Рубен и развел руками: — Что за спектакль?

Уже вернувшаяся из санвзвода Тамара вбежала в землянку, запыхавшись. Она недоуменно оглядела немцев.

— Тамара, перевяжите раненого, — тихо приказал Алексей.

Тамара смело подошла к немцу, вынула бывший всегда наготове бинт, стала деловито и ловко делать перевязку. «Тоже мне ходят тут всякие, а ты за ними ухаживай», — было написано на ее розовощеком лице.

— А теперь поговорим, — сказал Алексей, когда перевязка была окончена. — С гостями надо быть повежливее, лейтенант. Они наши гости, да еще праздничные.

— Кто они такие? Я им не верю. От них так и жди пакости, — хмуро проговорил Рубен и, обернувшись к перебежчикам, снова оглушил резким окриком:

— Кто вы такие? Ну? Гитлер капут, да?

Пожилой немец, видимо взявший на себя роль волока во всей этой операции, ничуть, казалось, не был обескуражен таким неделикатным вопросом. Он не вытянулся, не пристукнул каблуками, как это делали обычные пленные, сразу становившиеся при допросах угодливыми и подобострастными. Он спокойно поднял сжатый кулак, примеру пожилого немца последовал молодой, и оба они глухо, четко и немного торжественно, как ученики давно заученный урок, выкрикнули:

— Коммунистише партай! Эрнст Тельман!

— О-о?!

Арзуманян так и подскочил на месте.

— Зачем сказки говоришь, а? Какой Тельман? Тельмана Гитлер в тюрьме сгноил! Какой коммунистич? А? Зачем воевал? Зачем за Гитлера шел, а?

Молодой немец встревоженно и робко, а пожилой — по-прежнему спокойно смотрели на побагровевшего от искреннего негодования Арзуманяна. Рубену казалось, что ни один гитлеровский солдат не мог говорить правды; а пожилой перебежчик, судя по всему, уловив это душевное состояние лейтенанта, отнесся к нему, как к чему-то неизбежному.