Волгины

Таня застыла на месте, даже дыхание ее на секунду остановилось. Ей показалось — кто-то бережно и любовно поднял ее и понес… Ей уже не хотелось ни танцевать, ни смеяться, а только слушать и думать…

Саша как-то особенно ласково и нежно смотрел на нее, и Таня почувствовала себя счастливой как никогда… Ей захотелось спрятаться куда-нибудь в укромный уголок и поплакать, чтобы никто не видел… И в то же время, если бы ей приказали в эту минуту пойти на самую лютую смерть ради всего, что окружало ее, ради всех этих простых хороших ребят-бойцов — ради Гоголкина, Сердюкова, Коробко, Саши, ради самого чувства, разбуженного в ней чудесной силой мелодии, она пошла бы, не колеблясь, с радостью…

Люблю ли тебя, я не знаю,
Но кажется мне, что люблю, —

пропел Собинов, и в это время тяжкий взрыв потряс землянку, лампы потухли, и только снарядная гильза, заморгав коптящим пламенем, продолжала светить, как бы доказывая всю практичность такого рода освещения в полевых условиях.

Ощущение праздника и какой-то необыкновенно успокаивающей волны, обманчиво укачавшей людей, мгновенно улетучилось. Все, сразу забыв о Собинове, остановились там, где кто был. Коробко снял мембрану. Последовал второй, не менее сильный взрыв, и все вдруг увидели, что землянка была полна копоти, которая казалась незаметной раньше, стены словно сдвинулись и потемнели, как в мрачном подземелье, потолок навис низко и как будто давил на головы.

Саша Мелентьев отдал приказание:

— Все — по своим местам! — и, быстро натянув шинель и надев каску, первый двинулся к выходу. За ним кинулись Гоголкин и бойцы хозвзвода. Коробко захлопнул крышку патефона и складывал пластинки, собираясь запрятать их в ревниво оберегаемый им ящик.

Нина Метелина, Тамара, Таня и девушки-медсестры из других рот стояли уже одетыми. Снарядные разрывы следовали один за другим.

— Вот паскуда — как близко кладет, — спокойно заметила Тамара, насыпая в обрывок газетной бумаги махорку.

— Не кури, Тамара. Я не выношу, когда ты сосешь такие цыгарки, — раздраженно поморщилась Таня.

— А где ты «Казбек» возьмешь? — флегматично заметила Тамара и развязно сплюнула. — Пошли, девочки. Надо же возвращаться в роты.

— Подождите, девчата, пока прекратится обстрел, — вмешался Коробко, беспокойно поглядывая на Тамару.

— Сами подождите, — презрительно хихикнула Тамара и толкнула Таню в бок локтем. — Тоже мне старшина. Орхидор?

Таня укоризненно покосилась на нее. Обстрел прекратился.

— Пошли, девочки. Шагом марш! — скомандовала Тамара и стала взбираться вверх по земляным ступенькам.

— Глядите, поосторожнее! По лощинке идите, — предостерегла Нина Метелина.

— Я тоже пойду! — крикнула Таня и рванулась вслед за Тамарой.

— Старший сержант, отставить! — обернувшись к Тане, приказала Нина.

— Почему, Нина Петровна? Там могут быть раненые.

— Я вам приказываю! Останьтесь!

— Хоть под арест! — крикнула. Таня, быстро поднимаясь по ступенькам из землянки. В ней уже бушевал необъяснимый порыв, который она сама не могла сдержать.

Над прозрачным, словно серебрившимся от звездного сияния лесом возвышалось необыкновенное, глубокое темносинее небо. В воздухе чувствовался запах взрывчатки: снаряды легли где-то совсем близко.

— Танюха! За мной! — послышался из кустов голос Тамары.

Таня кинулась за ней, но вдруг дорогу ей преградила высокая тень.

— Вернитесь! Вам незачем, — прозвучал знакомый тихий голос.

— Товарищ старший лейтенант, почему? — сразу оробев, спросила Таня.

— Вернитесь, — настойчиво повторил Мелентьев. — В роты пошли наши сестры. Когда будет нужно, вас вызовут.

Саша стоял очень близко, и Тане казалось, что она видит его нахмуренные брови, суховатый блеск в глазах. Нет, она ничем не выдаст себя, хотя ей так хочется сейчас просто и умоляюще сказать ему: «Саша!»

Вместо этого она сказала:

— Товарищ старший лейтенант, вы что-то вздумали оберегать меня.

— Глупости, — сурово ответил Мелентьев. — Если пойдете… За невыполнение приказания… Я доложу комбату…

Комбат, комбат!.. И всегда Мелентьев и Нина Петровна пугают ее комбатом. И это все, что Саша мог сказать ей сегодня. Никакого знака дружбы! И так было всегда и всюду: под Харьковом, у Донца, когда она выносила на себе раненых вместе с оружием, под Сталинградом, когда она самовольно, без приказания, кинулась в самое пекло боя и перевязывала бойцов…

К горлу Тани подкатила волна протеста: это называется командир да еще адъютант старший!..

— Хорошо, — сказала она холодно и приложила руку к пилотке. — Выполняю ваше приказание, товарищ гвардии старший лейтенант.

— Да, идите, — так же холодно ответил Мелентьев.

Таня круто повернулась и пошла к землянке. Ее душили слезы.

«Ну, вот и все кончилось… И опять будни», — думала Таня, вернувшись в землянку. Ей стало грустно, сиротливо. В землянке было тихо и пусто, как будто здесь никогда не играл патефон, не пели хором «Ой, Днiпро, Днiпро!», не танцевали. Коробко даже лампы успел убрать. Он, наверное, и под пулями не забывал о своем хозяйстве.

Нина Петровна подошла к Тане.

— Вернулась, Танечка, вот и хорошо, — ласково сказала она.