Воля Божия и человеческая

– А главная воля Его, – наконец ответил Федор и снова уселся на бревно. – Чтоб не быть греху. Всякое дело тебе можно, но чтоб без греха. Возьмешься торговать, к примеру сказать, и будешь деньгам и выгодам вроде раба. И пошлет Господь многие искушения, потери в деньгах, а то и бедность. Опечалишься и будешь всем говорить, что Бог воли не дал. А не опечалишься, смиришься с потерями, то через терпение и покаяние научится душа свободности от того денежного рабства. Вот и благословит Господь твою торговлю. Так и в другом всяком деле.

– А как же… – Прошка решился было высказать наболевшее, но запнулся, взглянул на отца и осмелился все же: – Ульянка… Была ли воля Божия нам с нею сочетаться, или это мы по своей воле?

  Федор усмехнулся и скосился на сына со снисхожденьем.

– Видно, не понял ты, – он повернулся так, чтоб хорошо видеть сыновьи глаза, и чтоб его глаза были видней, ибо эдак и мысли лучше от ума к уму ходят. – Раз была Ульяна в твоей жизни, то дал Бог тебе и такой выбор.

– Стало быть, по воле Божией? – на всякий случай уточнил Прохор.

– Стало быть, по воле Божией, – медленно кивнул Федор и утвердил на всякий случай доводом: – Как бы ты был женат на ней, если б Господь воспротивился?

  Прошка задумался. Конечно, он всегда только Ульяну и видел в своих воображеньях о женитьбе, ибо с детства его обозначили в женихи. Но мог и не жениться на ней, насильно не сватали. А выходит, что женился он по своей воле, хотя и по родительским волям, и по самой судьбе все к тому клонилось. Как-то уж совпало все, собралось воедино, как ручьи по весне – поди разбери, где чья вода в реке, от какого ручья слилась. А все едино – течет и не разливается в разности. Стало быть, и с волей Божьей и человеческой то же выходит.

– Но, ведь… Если могу любое делать, что вижу вокруг, то и злое могу, и это будет грех, – Прошка даже испугался от понимания, что каждое его дело – не Божья воля, а его собственная.

– Можешь сделать и злое, – ответил Федор печально, будто нехотя, и добавил со вздохом: – И сделаешь злое не раз еще, не думай о себе мечтаний. А воля Божия в том, что Он по любви хочет тебе свободности. Чтобы добро, если его выберешь, сталось и вправду добром от любви, ибо по свободности изъявлено.

  Прохор промолчал, не зная как соединить все эти ниточки в сердце, а Федор, желая продолжить беседу, размышлял еще, как бы в никуда, сам себе:

– Ко греху нету воли Божией, а к свободности есть. А дело лучше выбрать то, что меньше будет в тебе страстей возбуждать. Оно ближе будет к воле Божией. Да как только узнаешь сие? Особливо, если полной правды, к примеру, нет в тебе, и всякое дело делаешь не чисто, а со грехом, – Федор всмотрелся в Прошкино лицо, но костер догорал, и темнота подступала, темня и лица. – Потому старцам Бог и дает прозорливость, что они не лукавы.

– И как же можно правду увидать? – удивленно вопросился Прохор, д того и не ведающий стольких духовных составов в человеческом бытии.

  Федор вздохнул и рукою взъерошил волосы на затылке. Видно, сам себе таковой вопрос задавал он не однажды.

– Ну… Вот, к примеру, стоят на берегу две лодки, а тебе переплыть надо. Одна большая, но серебрянная. А другая золотая, но поменьше. Какую выберешь?

– А обычной нету? Так, чтоб по делу, деревянной?

– Вот так и выбирай – что по делу, то и бери, – Федор выставил указательный палец в знак важности произносимого. – Остальное – лукавое да хитрое, нет в нем правды. Что покрасивее, что побогаче. Все возбуждает в тебе страсти. А страсти против воли Божией.

  Прошка вроде бы понял что-то, а может только сердцем почуял, да только сошла с души тягота, и сделалась душа такою лёгкою, что не усидел Прохор, да и бухнулся на коленки перед отцом:

– Ты прости меня, батюшка, виноват я перед тобою, – проговорил он и умолк, чтоб не показать слез в голосе.

  Федор, не поднимаясь с бревна, приклонился к нему в объятье молча, да так, чтобы без слов умирить сынушку своего милого. А  сделать сие всегда выходило только в объятии, в котором в единое сливаются души отца и сына.

              ***

  Лето пошло своим чередом, клонясь и к осени.

  Много Прошка настрадался бы, если б не принял к разумению отцовских наставлений, ибо подселилась в дом батюшки-настоятеля родня, какая на Прошку заживо взъелась и жизни мирной давать не желала.

  Да все их наветы с клеветами он принимал просто, как принимают назойливых комаров – отмахнулся, да и был таков. Знал Прохор теперь, что всякое зло не Богом посылается, и нет на то Его святой воли, а его, Прохора, страстями через свободность воли так все выводится. Да и случаи всякие видятся через то не как они есть, а с вывихом, с обманом.

  А потому, как ни горьким кажется день, а всяк он Божий, и все в нем для очищения от греха составляется. А человеку по опьянению грехом все обратным кажется, между тем, как, в правде если посмотреть, всякая горечь – вроде лекарства, а сладость – истинная отрава.

  Стало быть, живи мирно, хоть бы и посреди искушений, кайся почаще да поглубже, и отойдет нечистый, который всегда всего чистого страшится.

              ***