Воля дороже свободы

Камень почти не светился. Лишь в самой сердцевине теплился слабый огонёк.

– Пежь меня ёж, – выдохнул Кат. Развернувшись на каблуках, он побежал обратно, туда, где мельтешила у самой границы с пустыней крошечная мальчишеская фигурка. Петер, похоже, тревожился всерьёз: делал знаки руками, даже подпрыгивал на месте от беспокойства.

Кат бежал. Песок хватал за пятки, ветер упирался в грудь. Подкатывала тошнота, в пальцах кололись невидимые иголки – то были привычные, до омерзения знакомые признаки подступающего голода. Голода, который нельзя утолить едой. Пустыня жадно пила пневму Ката и, судя по духомеру, ей оставалось выпить совсем немного. Ну, а потом…

Он вспомнил лошадиный череп, сплюнул всухую и наддал ходу. Снежное поле манило обманчивой близостью, но странным образом оставалось всё таким же далёким, и Петер на его краю не спешил расти, а только махал над головой карликовыми ручками. Кат шумно дышал, выталкивал на выдохах матерные слова, подгонял себя. Старался не думать о том, хватит ли оставшейся пневмы.

Один раз отвлёкся: глянул на реку. Увидел срез ледяной корки, огромную массу воды, застывшую чёрной стеной. Всё это – по ту сторону границы, а по эту – высохшее, забитое песком русло. Заворожённый небывалым зрелищем, он пропустил куст песчаного винограда. Едва-едва отскочил от проворного щупальца, отмахнулся от другого, хищного, длинного…

И тут же – каким-то непостижимым чудом – вылетел на вожделенную полосу травы.

Поскользнулся, выровнялся. Разбрызгал ботинками губчатый снег. Рухнул на колени, завалился набок. Перекатился без сил на спину.

И задышал, глядя в знакомое, родное небо цвета булыжника. Небо, которое безразлично смотрело на него в ответ – как всегда.

Воздух ледяным нектаром лился в пересохшее горло. От плаща поднимался пар. Вокруг восхитительно пахло прелой травой и морозом.

На фоне неба появилось озабоченное лицо Петера.

– Всё хорошо? – спросил он. – Вы там как-то странно ходили. То быстро шагали, то вдруг как застынете на месте. И стоите по десять минут. Я жду-жду, часа два прошло уже… Замёрз, беспокоиться начал, решил вас позвать. Вы в порядке?

– Нет, – прохрипел Кат. Преодолевая огромную тяжесть собственной руки, он поднёс духомер к глазам. Камень светился еле-еле, зерно света в глубине мерцало, готовое погаснуть. «Два часа, – мысли были медленные, ватные. – Но как? Я же только до развалин… Этак и подохнуть недолго».

Он облизнул губы, откашлялся.

– Нужна… Пневма. Быстро.

Петер нахмурился.

– Я готов, – сказал он.

Кат с трудом сел. «Сволота, – подумал о пустыне. – Выжрала подчистую, стерва». Голова кружилась до тошноты. Протянув руку, он вцепился пальцами в пустоту перед лицом мальчика. Потянул на себя нечто неосязаемое, встретил взгляд Петера – и облегчённо вздохнул, почуяв, как струится вдоль вен и костей прямо в грудь молодая пневма.

«Один, два», – начал про себя Кат. В таких случаях он тоже считал до ста, не доверяя собственному голоду.

Туман в голове растаял, отпустила слабость. В мире прибавилось красок и света, небо из мрачно-серого превратилось в просто серое. Смотрело небо по-прежнему безразлично, но не по-злому безразлично, а так – будто сытый фабрикант на нищую чернь.

«Сорок три. Сорок четыре».

Колотьё в кончиках пальцев прошло. Всё обрело ясность и смысл. Даже собственное будущее, полное опасных странствий, виделось Кату теперь не таким угрожающим. Любой опасности при должном старании можно было избежать, а в конце маячили награда и слава. Что там будущее: подтаивающий снег, на котором сидел Кат – и тот казался сейчас исполненным высшего назначения и какой-то природной мудрости.

«Восемьдесят семь. Восемьдесят восемь». Больше всего на свете ему хотелось продолжать. Насыщаться, тянуть из чужого тела пневму, пока та не закончится. Так смертельно усталый человек, которого разбудили среди ночи, хочет провалиться обратно в сон. Так хочет пить измученный жаждой путник, который достал флягу и обнаружил, что из неё вытекла вся вода, кроме пары глотков на дне. Так голодный пёс, слопав в один присест брошенную корку хлеба, мечтает, чтобы ему бросили вторую…

«Девяносто девять. Сто».

Кат отдёрнул руку от лица Петера.

– Всё, – сказал он и завозился, поднимаясь на ноги. Опьянение свежей энергией одновременно бодрило и расслабляло, вселяло в сердце покой и зажигало в голове мысли. В точности, как бывает от выпивки. Только лучше. Намного лучше.

Петер слегка качнулся. Поморгал, прислушиваясь к ощущениям:

– Какое чувство странное. Словно… Не знаю… Словно под воду нырнул. Давит.

– Когда пневму упырю отдаёшь, всегда так, – сказал Кат. – Не как с обычным человеком обмениваешься.

Петер поёжился, тронул пальцами висок.

– А вам точно полегчало? – спросил он неуверенно.

– Да, – сказал Кат. – Ты что думал, я сверкать начну, будто б-брильянт?

Язык у него слегка заплетался.

– Нет, но… – Петер неуверенно огляделся. – Думал, вы больше возьмёте.

Кат показал ему запястье с браслетом. Духомер светился – бледно, вполсилы, но всё же намного ярче, чем тогда, в руинах.