Воля к власти. История одной мании величия

444. Что такое благородство? — Это когда ты непрестанно должен представительствовать. Когда ищешь положений, в которых постоянно надобно иметь повадку. Когда счастье предоставляешь большинству: счастье как мир, добродетель, comfort[115] (это английско-ангельское довольство мелких лавочников). Когда инстинктивно ищешь для себя тяжелой ответственности. Когда повсюду сподабливаешься наживать себе врагов, в наихудшем случае — в собственном лице. Когда непрестанно противостоишь большинству не на словах, а на деле.

445. Добродетель, — например, в виде правдивости, — как наша благородная и опасная роскошь; нам нельзя уклоняться от невыгод, которыми она чревата.

446. Не желать похвалы: делать то, что полезно, или то, что доставляет удовольствие, или то, что ты должен делать.

447. Что есть целомудрие в мужчине? Это когда его половой вкус остался благородным; когда in eroticis[116] его не привлекает ни жестокость, ни болезненность, ни умственность.

448. «Понятие о чести»: основывается на вере в «хорошее общество», на главных рыцарских доблестях, на обязательстве непрестанно быть представителем. Существенное: не дорожить жизнью превыше всего; безусловно требовать безупречности манер от всех, с кем соприкасаешься (по меньшей мере относительно тех, кто не принадлежит к «нам», к нашему кругу); не быть ни свойским, ни добродушным, ни веселым, ни скромным нигде, кроме как inter pares; всегда представительствовать…

449. Ставить на кон жизнь, здоровье, честь — все это проявления удали и бьющей через край, расточительной воли: не из любви к человечеству, а потому что всякая большая опасность вызывает в нас любопытство относительно меры наших сил, нашего мужества.

450. «Орлы атакуют в открытую». — Благородство души не в последнюю очередь распознается и в великолепном и гордом безрассудстве, с которым оно идет в нападение, — «в открытую».

451. Война размягченному понятию о «благородстве» — толика жестокости тут не будет лишней; в не меньшей мере, как и близость к преступлению. И «довольства собой» в благородстве не должно быть; надо относиться к себе авантюристически, испытательно, искусительно — и никакого елейного прекраснодушества. Я хочу дать простор более суровому идеалу.

452. «Под сенью мечей обретается рай» — тоже символ и девиз, в котором угадываются и выдают себя души воинственного и благородного происхождения.

453. Время, когда человек будет иметь к своим услугам силу в избытке: наука намерена извлечь эту силу из рабства природы.

Вот тогда человек обретет досуг: будет сам себя образовывать к чему-то новому и высшему. Новая аристократия. Тогда отживут многие из добродетелей, которые теперь были условиями существования.

Не иметь более нужды в некоторых свойствах — следовательно, утратить их.

Добродетели нам более не нужны: следовательно, мы их утрачиваем — как моральный принцип: «Нужно только одно», принцип спасения души, так и принцип бессмертия: средство пособить человеку в неимоверном самопреодолении (через аффект неимоверного страха).

Разные виды нужды, через культивирование которых сформирован человек: нужда учит работать, мыслить, обуздывать себя.

Физиологическое очищение и укрепление. Новой аристократии нужна противоположность, против которой она будет бороться; ей потребна страшная настоятельность самосохранения.

Два будущих человечества: 1. следствие усреднения, превращения всех и вся в посредственность; 2. осознанный подъем, формирование себя.

Учение, создающее пропасть: оно сохраняет высший и низший род (и уничтожает средний, промежуточный).

Вся предыдущая аристократия, духовная и светская, ничем не опровергает необходимость аристократии новой.

4. Хозяева Земли

454. Один вопрос посещает нас снова и снова, возможно, вопрос нехороший, даже искусительный, так что шепнем его на ухо тем, кто на столь сомнительные вопросы имеет право, — самым сильным душам нынешних времен, которые и собой владеют лучше всех прочих: не пришло ли время теперь, по мере того, как в Европе все более развивается тип «стадного животного», предпринять попытку осознанного и основательного взращивания противоположного типа и его добродетелей? И разве для самого демократического движения не обрелось бы нечто вроде цели, спасения и оправдания, если бы пришел кто-то, дабы воспользоваться его услугами — тем, что наконец-то подобрал бы к этой новой и утонченной разновидности рабства (ибо именно таков неизбежный конечный удел европейской демократии) тот высший род господствующих, кесарийских натур, который бы на это рабство водрузился, оперся бы на нее и, оттолкнувшись от нее, возвысился бы? До новых, доселе невиданных, до своих горизонтов? До своих задач?

455. Вид нынешнего европейца внушает мне немало надежд: перед нами явно образуется дерзкая господствующая раса на широкой основе чрезвычайно интеллигентного человеческого стада. Совершенно ясно, что порывы к обузданию последнего на заставят себя долго ждать.

456. Те же условия, которые движут вперед развитие стадного животного, движут и развитие животного-вожака.