Воля к власти. История одной мании величия

Религии как утешения, как отвлечение — опасны: человек полагает, что теперь ему дозволено отдохнуть.

В «Феаге» Платона написано: «Каждый из нас хочет по возможности стать господином над всеми людьми, а еще лучше над богом». Надо, чтобы это воззрение вернулось.

Англичане, американцы и русские.

459. Чащобная порода из семейства «человек» неизменно появляется там, где дольше всего идет борьба за власть. Великие люди.

Чащобные звери — римляне.

460. Отныне повсюду станут возникать благоприятные условия для все более поместительных властных образований, зон господства, подобных которым еще не было на свете. И это еще не самое главное; теперь стало возможным возникновение международных племенных союзов, которые поставили бы себе задачу по выведению господствующей расы, будущих «хозяев Земли»; — это новая, неимоверная, построенная на жесточайшем само-законодательстве аристократия, в которой воле философов насилия и тиранов-художников будет дана закалка на тысячелетия: высший вид человеческого рода, который, благодаря своему превосходству в воле и знании, богатстве и влиятельности, воспользуется демократической Европой как своим послушным и динамичным инструментом, чтобы взять судьбы Земли в свои руки, чтобы над самим созданием «человек» поработать, как художник над произведением искусства. Довольно, наступает время, когда придется заново учиться политике.

5. Великий человек

461. Мой прицел ищет те точки истории, в которых возникают великие люди. Значение долговременных деспотических моралей: они натягивают тетиву — если не ломают лук.

462. Великий человек, человек, которого природа изобрела и воплотила с размахом, — что это такое? Первое: во всем своем действовании он руководствуется долговременной логикой, которая — именно ввиду ее протяженности — трудно обозрима и следовательно может вводить в заблуждение; это способность простирать свою волю над большими пространствами собственной жизни, дабы всякими мелочами пренебрегать, отбрасывать их, даже если есть среди них самые прекрасные, самые «божественные» вещи на свете. Второе: великий человек холоднее, жестче, безоглядней и не боится «мнений»; он лишен добродетелей, связанных с «уважением», и безразличен к уважению других, он вообще лишен всего, что относится к «добродетелям стада». Если он не может «вести», значит, идет в одиночку; и при этом, случается, кое-что из того, что попадается ему на пути, одним голосом своим сметает прочь. Третье: ему не нужны «участливые» сердца, а только слуги, инструменты; в общении с людьми он всегда стремится нечто из них сделать. Он держит себя необщительно: проявления «свойскости» со своей стороны считает дурным вкусом; и обычно он совсем не тот, за кого его принимают. Когда он говорит не с самим собой, на нем всегда его маска. Он предпочитает лгать, нежели говорить правду: последнее стоит больше ума и воли. В нем есть некое одиночество — как недосягаемость для чужой хвалы и хулы, как собственная подсудность, не знающая над собой высших инстанций.

463. Великий человек по необходимости скептик (что вовсе не означает, что он таковым должен выглядеть), при условии, что величие — это хотеть чего-то великого и искать к тому средств. Свобода от любого рода убеждений — одна из сильных сторон его воли. Это свойственно тому «просвещенному деспотизму», который источает всякая сильная страсть. Таковая всегда ставит интеллект себе на службу, у нее хватает духу прибегать и к неправедным средствам; она действует безоглядно; она позволяет себе иметь убеждения, она сама даже нуждается в них, но никогда не становится их рабыней. Потребность в вере, в чем-то безусловном по части «да» и «нет» есть верный признак слабости. Человек веры, верующий — с необходимостью человек низшего вида. Отсюда вытекает, что «свобода духа», то есть неверие как инстинкт, — необходимая предпосылка величия.

464. Великий человек чувствует свою власть над народом, свое временное совпадение с народом или тысячелетием: эта усугубленная великость в ощущении себя как causa и voluntas[117] превратно понимается как «альтруизм»:

— Его «распирает» в стремлении к средствам сообщения: все великие люди необычайно изобретательны в подобных средствах. Они хотят внедрить свой образ в большие людские сообщества, хотят придать единую форму всему разнородному и неупорядоченному, вид хаоса раздражает их.

— Превратное понимание любви. Есть любовь рабская, покорная до самоотречения, готовая идеализировать и обманываться; и есть любовь божественная, которая и презирает, и любит, и преображает любимое, возносит его.

Необходимо добыть эту неимоверную энергию величия, дабы путем взращивания, а, с другой стороны, путем уничтожения миллионов неудачников, воплотить человека будущего и не погибнуть в той пучине страдания, которое будет причинено и равного которому еще не было на свете!