Воля судьбы

— Я пощадил вас тогда, в Генуе: я думал, что вы свой поступок — вы помните его — загладите последующей жизнью… Это было почти достигнуто… Но вы поколебались — помните, в именье князя Проскурова… Только мое появление остановило вас… Теперь вновь, в третий раз, вы на краю погибели… Что вы хотите сделать теперь, а?

Торичиоли было бы легче, если бы его упрекали, грозили ему, проклинали, но этот тон убеждения, как голос совести, был неприятен ему. На упрек он мог бы ответить упреком, на угрозы — угрозой, на проклятие — проклятием, но на суровое убеждение, точно власть имеющего судьи, он не был в состоянии возразить, потому что не имел достойного возражения.

"Туда же! Судить меня приходит, — внутренне усмехнулся он, словно над самим собою, — как будто у самого на душе нет ничего; у всякого человека есть что-нибудь — и в соборе Св. Петра не все колонны правильны… Ну, что ж, что за мною б_ы_л грех, но т_е_п_е_р_ь он сделать ничего со мною не может… да, не может!"

И, закинув голову, он поднял взор на графа и произнес:

— Я все помню. Ну, и что ж из этого? Чего же вы приходите ко мне? Если я — дурной, по-вашему, человек и снова будто бы стою на краю погибели, то и пусть — тем лучше для вас, и оставьте меня в покое… пусть я гибну, что ли, а вам нечего было приходить ко мне — незваным и непрошеным; я вас видеть не желаю и говорить с вами не хочу… И уйдите из моего дома, и уйдите вон говорю я вам!

И слова, и вид Торичиоли были дерзки, но он хотел казаться дерзким, потому что он не мог быть смешным. Дерзостью думал он прикрыть свою трусость.

Однако его обращение не произвело никакого действия на графа. Ни один мускул его спокойного лица не дрогнул, он бровью не шевельнул.

— Если бы дело касалось вас, — по-прежнему ровно и тихо сказал он, — то, может быть, я не остановил бы на этот раз грозящего вам удара, который вы готовите сами себе. Но тут помимо вам замешаны другие и наконец совершенно невинный молодой человек.

Торичиоли сразу понял, что его незваному гостю известна история со списком и что о ней-то именно он и говорит теперь.

"И откуда это он узнает всегда?" — мелькнуло у него, но, разумеется, сознаваться не было у него ни причины, ни желания.

— Какой молодой человек? Какие тут другие? — проговорил он в свою очередь.

— Разве вы не знаете? Ведь у вас в руках теперь изменой доставшийся вам список; вы намерены донести как можно скорее… Я вам скажу: вы на верном пути, и ваш донос будет очень важен, очень… вы из него извлечете большую пользу для себя. Но только подумайте — какая участь грозит тем, на кого вы донесете, и главным образом тому, у кого вы взяли этот список.

"А, я на верном пути, я могу извлечь себе большую пользу! — опять подумал итальянец. — Кто же себе враг". И дерзче прежнего он снова ответил:

— Оставьте меня в покое! Повторяю вам — никакого списка у меня нет, и ничего я не знаю… и никакого молодого человека, и ничего…

— Подумайте! — продолжал граф. — Его будут пытать, его возьмут, отвезут в крепость, и в то время, как вы будете получать деньги за свое предательство, вашу жертву вздернут на дыбу и кости его захрустят…

— Да вам-то что за дело? — крикнул вдруг Торичиоли.

Сен-Жермен скрестил руки на груди и остановил на нем долгий и пристальный взгляд.

Какая-то особенная, непонятная улыбка сложилась на его губах.

— Джузеппе Торичиоли, — проговорил он вдруг изменившимся и тоже совсем особенным голосом, — вы желаете теперь знать, какое мне дело до всего этого? Хотите, я дам вам ответ?

Торичиоли под этим взглядом и при звуке этого голоса почувствовал словно дрожь во всем теле и невольно ответил:

— Да, я хочу этого!

— Хорошо, я отвечу вам, но только не здесь.

"Что он говорит такое? — силился сообразить Торичиоли. — Не здесь? А где же тогда?"

— А где же тогда? — произнес он вслух.

— Мы сядем сейчас же в мою карету, и я отвезу вас туда, куда нужно. Мы поедем вместе.

Итальянец усмехнулся.

— С какой стати, зачем?… Вы думаете, я так и дамся в ловушку? Почему я знаю, куда вы меня завезете.

Лицо Сен-Жермена выразило презрение.

— Неужели Джузеппе Торичиоли — такой трус, — внятно произнес он, — что боится поехать с человеком, которому он, кроме зла, ничего не сделал и который до сих пор за это делал ему только добро?

Самолюбие итальянца было задето. Иногда такие люди, как он, вдруг способны получить отчаянную смелость, именно если суметь задеть их самолюбие.

— Я в_а_с не боюсь, да и никого не боюсь, — ответил он, — но если вы готовите мне ловушку, то верьте, что найдутся люди, которые заступятся за меня. Сколько времени должен я дать в ваше распоряжение?

— Часа полтора только.

— Тогда будьте добры подождать рядом в столовой. Теперь без четверти четыре; ровно в четыре часа я буду к вашим услугам.

Граф удовлетворенный кивнул головою и вышел в столовую.

XV ЛОВУШКА