Воля вольная

Он поднимался все выше и выше, лес кончился, путик тоже, он держался оленьей тропы, которая хорошо обходила курумные осыпи, но местами все же «Бурану» приходилось туго. Он переваливался неуклюже и — нож по сердцу — с противным скрежетом цеплял камни. Когда, за очередным перевальчиком открылись стланики в верховьях Талой, Генка остановился. Перед ним раскинулась почти половина Кобяковского участка. Вся дальняя сторона долины Эльгына хорошо просматривалась. Генка заглушился, снял варежки, бинокль положил пока на сиденье — после «Бурана» руки маленько тряслись, и в него ничего не увидеть было. Закурил. Сколько Генка исходил тайги, а всегда, когда забирался на такие вот обзоры, останавливался. Садился, закуривал, глядел и думал… так вообще, о жизни. А может, и ни о чем не думал, а просто глядел. И теперь он сидел боком на «Буране» и щурил вдаль небольшие карие глаза, окруженные непрогоревшими на солнце тонкими морщинами. Ресницы и брови, и редкие усы были в куржаке и сосульках.

Генка докурил и взял бинокль. Он знал, где смотреть, хорошо прорубленную буранную тропу местами было понятно, одну избушку даже нашел… Нигде ничего не было. Ни звуков, ни дымка, Генка убрал бинокль, глазами смотрел, даже воздух в себя потянул, ветер как раз снизу налетал порывами. Прячется Кобяк, понял Генка, там он, а следов нет. Без «Бурана» бродит, на лыжах.

В этот день Генка не успел открыть все капканы, а несколько так и не нашел — торопился. Покоя не давало, что кое-как обошелся с Кобяком. Он возвращался путиком, по привычке накатывал плохие места, выпрямлял повороты, а сам все думал. Чтобы по-хорошему искать Кобяка, надо было возвращаться на Каменную, брать бочку бензина, заряжать аккумуляторы в телефон… за неделю не управился бы…

10

Поселок погудел-погудел и обмяк. Люди, как могли, попрятали незаконное, милиция больше никого не трогала, и стало ясно, что все уладится. Жизнь стала входить в привычную колею, но тут все тот же Гнидюк учинил обыск у Трофимыча, изъял сорок килограммов икры и, заперев старика в обезьянник, пытался его оформить! Тихий опешил от такой самодеятельности, ринулся на работу и хотя формально к майору не придраться было — он как раз дежурил — влепил ему выговор.

Жизнь забурлила снова. Люди, здороваясь с Тихим, смотрели тревожно, как бы спрашивая: что теперь, и за пару контейнеров икры сажать будут? Тихий ждал ответа от Генки Милютина. Он не надеялся, что Кобяков позвонит, но какую-то информацию, какой-то знак его вины Тихий рассчитывал получить из тайги. Само же решение уже было — он собирался забрать кобяковский уазик взамен разбитого и зафиксировать возмещение ущерба. Его не смущало, что концы с концами плохо сходились, в области поначалу заорали, подай нам его труп — потом одумались — там шума хотели еще меньше и такое решение приняли бы.

Александр Михалыч трезвый и мрачный сидел в своем кабинете и думал обо всем сразу. Было уже одиннадцать вечера, он давно бы ушел, да чувствовал тяжелую неловкость, в какой скособочилась вся эта история. Понимал, если бы не Маша, не ее беременность, если бы не свадьба эта, жених херов, — злился сам на себя, — если бы не все это дело, давно бы все решил. Но теперь почему-то не решалось. Прямо башка лопалась по швам у Александра Михалыча. Он и тряс ею, и в лоб кулаком стучал — ничего не придумывалось.

Застряло, заклинило, не провернуть…

— Тут мы без проигрыша, мамочка… все получилось, как ты и говорила, — Анатолий Семеныч выпил холодную водочку из хрустальной рюмки, разломил сочный пирожок, начиненный солеными рыжиками в сметане, и сунул одну половинку в рот. Жевнул, причмокивая и ощущая острый солененький вкус, глянул на оставшуюся половинку с торчащими рыжиками, ему стало ее жалко, и он отправил ее вслед за первой. Вилочку салата добавил для смака. Щеки вспухли двумя шарами, даже глаза подвылезли и заслезились удовольствием, Анатолий Семеныч хотел немножко засмеялся от радости, но не смог, а только вздохнул носом и с трудом сдавив челюсти, начал жевать.

Анатолий Семеныч Гнидюк ужинал с женой. В приятно убранной комнате стоял просторный мягкий угловой диван со множеством пуфиков — подкладывать под бок или под уставшие ноги, на окнах колыхались цветастенькие, в тон дивану занавесочки. Ухоженные цветы и растения свисали по стенам и стремились к потолку. Большой плоский телевизор негромко, для фона наполнял комнату голосами и лицами известных и очень довольных собой и жизнью московских телеведущих и их не менее довольных тем же самым гостей. Само счастье и благополучие стекает с экрана на пол, хоть таз подставляй.