Воля вольная

Маша молчала.

— А если нет, если хочешь настоящей справедливости поискать — свободен! Любой власти нужен только послушный, который их интересы будет обслуживать! Ну и свои не забудет. Получается, я такой и есть.

— Ты что шепчешь-то, Сань?

— Я? — Тихий обернулся на дверь.

— Ну… Мне кажется, главное людям плохо не делать…

— Мать, дай я выпью?! — умоляюще попросил.

— Да, выпей, Сань, конечно. Выпившему легче такие вопросы…

— Ну ладно, ладно…

Михалыч лег, подсунул руку ей под голову и поцеловал неудобно, куда пришлось. Пришлось и не в глаз и не в бровь. Они никогда не целовались. Михалыч не умел особо и стеснялся этого дела. Погладил клешней по руке, удивляясь, как кожа на человеке может быть такая тонкая. И еще больше удивляясь тому, что рядом с таким красивым существом, которое Бог знает какими судьбами занесло в эту дыру, лежит он — толстый и старый отставной ментяра Александр Михалыч Тихий.

Он полежал молча, потом громко и тяжело вздохнул и снова высвободив руку, сел.

— Лежим мы с тобой, Машка, в этой вот темной комнате на краю света и… — Михалыч задумался, подбирая слова, — сошлись, короче, тут счастье мое совсем невероятное, прямо упавшее на меня с неба и… я сам. Ты — мое счастье, а я сам — как горе, которое готовил себе всю жизнь.

Утром Тихий колол дрова возле сарая и благодарил Машу, что не дала выпить вчера. Свеж был, чувствовал силы и поставил себе задачу к обеду переколоть все, что попилено. И даже как-то по-дурацки радовался, что его отстранили и он теперь свободен. Хотелось просто так вот, как в законный выходной, поработать. Он давно не чувствовал себя таким свободным. Да и не верилось Александру Михалычу, что они без него обойдутся, и он ждал, что московские опера придут и позовут… Что им Гнида скажет умного? Поленья разлетались со стоном, Михалыч снял ватник, бросил на поленницу и вытянул из кучи следующий пень. Промороженная осина кололась в удовольствие. Колун в могучей руке был легок, Михалыч одним ударом разваливал пополам, и потом, почти без замаха щепал. Он уже по колени стоял в поленьях.

Обедали в час. Спокойно, не торопясь никуда. Михалыч выпил пару рюмок с устатку и прилег на часок — все-таки наломался с непривычки. Маша шила на машинке в кухне, дверь прикрыла, а он лежал и думал под тихий стрекот, что после обеда надо будет покосившуюся воротину с забором поправить. Представлял, как лучше это делать — подпоркой обойтись или новый столб ставить. Потом задумался об их будущем, стал вычислять, возможен ли теперь его перевод, да и нужен ли? Ничего не понятно было. Ворота решил подпереть пока. Он едва задремал, как услышал сквозь сон чей-то настойчивый голос и приглушенный голос Маши.

— Маша, что там? — спросил, поднимаясь и шаря тапочки по полу.

Молодой боец с щуплым лицом и глуповатыми глазами стоял на пороге кухни, держа шапку в руках. Сапоги он снял в прихожей, форменные брюки были смешно заправлены в белые самовязанные носки.

— Ты что, сынок? — Михалыч спросони забыл, как его зовут.

— Эта… Василий… Здрасти… Шабанов Василий Трофимыч умер. Послали за вами, надо бумаги там подписать.

— Как умер?

Парень, смущенно поглядывая на Машу, молчал.

— Какие бумаги? — нахмурился Тихий. — Там у вас есть начальник.

— Я не знаю, товарищ лейтенант послал…

— Ладно, ты пешком?

— Так точно!

— Подожди меня, сейчас поедем.

По дороге пытался дозвониться Семихватскому, но у того не отвечал телефон. Зашел к себе в кабинет, сел, не раздеваясь, за стол. Ольга с красными, дурными от слез глазами принесла больничный Семихватского.

— Какой, на хрен, больничный! — взъярился Тихий, думая, что Васька, против их договоренностей, опять рванул за икрой. — Вчера здоровый был! Где он?!

— За Кобяковым уехал! — Ольга растопырила ноздри, удерживая слезы. — Как вечером узнал, что ОМОН из Москвы летит, всю ночь пил, орал, что Кобяка сам возьмет, никто, мол, не потянет такого мужика одолеть. И уехал пьяный! Не собрался толком, а там мороз, мы же ездили! Бадмаев с ним не поехал, так он двух каких-то сопляков взял…

— Каких сопляков? — продолжал не понимать Тихий.

— Из общаги… жили там. Сам за руль сел, а пьяный, говорю вам! — Ольга по полной уже залилась слезами.

Тихий глядел на нее и пытался понять, что она сказала, но больше — за что она Ваську любит. Пьяного, дурного, он ее и не любит, скорее всего, таскается по бабам, ей же хвастается. И не просто думал, но почему-то рядом с Ольгой виделась ему его Маша… Потом, будто опомнившись, спросил:

— На чем он уехал?

— На кобяковском вездеходе!

— Как?! — вперился взглядом Тихий.

Ольга только испуганно на него глянула.

— Давно?

— Утром! Меня запер, я потом… — Она вытерла слезы и зло махнула рукой. — Черт с ним!

Ольга стояла в дверях, зло и все-таки с надеждой глядя на подполковника.

— Чаю сделать?

— Не надо, иди… Что я должен подписывать?

— Не знаю, лейтенант Елохин, может, посылал? Он в больнице — Василь Трофимыч помер утром.