Воля вольная

— Так, сейчас отдыхайте, завтра оформлять будем. По этапу поедет мужик ваш… Бывайте пока!

Он бегом спустился вниз, опять едва удержавшись на скользкой лестнице, матюгнулся. Подумал с усмешкой, что на этот раз дурная примета не сработала. В доме горели почти все окна. Ко многим прильнули лица, но никто не вышел. Во двор, освещенный всего одной лампочкой над подъездом, сдавал задом микроавтобус. Романов шел сбоку, неторопливо направлял водилу. Бойцы уже вытащили контейнеры на улицу, и они неровной угловатой горой громоздились друг на друге.

— Так, Старый, давай, разберешься здесь, я отъеду. — Майор достал рацию и вызвал Миронова.

— Давай, в кафе, что ли, пожрем? Заеду?!

— Готов, как пионер!

— Лукашов! — Хапа сунул рацию в карман.

От группы отделился коренастый прапорщик с курчавыми светлыми волосами, светлым лицом и красивыми глазами. Глаза эти, однако, смотрели так, что всякий начинал чувствовать свою вину, даже если ее и не было. Он, как и сам Хапа, был без маски.

— Возьми ребят, поезжай в порт. Перед въездом заныкайтесь. Звонят по поселку, к бабке не ходи… — Он кивнул на окна. — Сейчас потащат добро из сараев в разные стороны. Потом заваливайся в кафе в аэропорту, мы там будем.

Через некоторое время в кафе «Север» за столиком в углу сидели подполковник Миронов, Хапа, командир костромских Андрей Сазонов и прапор Романов. Лукашов отказался, остался с бойцами.

— Зверек! — прокомментировал Лукашова Мирон. — Красавчик, конечно, но если мочит кого — просто зверь. Ни жалости, ни страха и какая-то, сука, змеиная улыбка! Я сам его боюсь!

С момента, как они появились, прошло минут двадцать. Кафе опустело. Кто заходил, не присаживались, а, негромко поговорив с Веркой, брали что-то, сигареты, бутылку, и уходили. Один Балабан сидел на своем любимом месте у бокового окна, на самом деле очень неудобном, Верка мимо туда-сюда ходила. Он не ушел, как все, а зачем-то напялил черную лыжную шапочку почти на самые глаза и убрал под нее волосы. Шапка сзади оттопырилась, и вид у него был довольно дурацкий. Книжка толстая на столе, он всегда там читал. Негордая гитара, готовая к услугам, стояла на стуле напротив, ополовиненная бутылка, бутерброд на тарелке. Омоновцы его не замечали.

Выпили. На еду навалились.

— Никак не пойму, чего тут нашухарили? — Мирон ел аккуратно, ножом и вилкой разделывал куриный окорочок. — Генерал задачу ставил, говорил, близко к бунту, тридцать человек отрядили, а тихо все. И местные… Прокурор про беспорядки ни сном, ни духом, только по поводу Кобякова этого озабочен. Ты начальника райотдела нашел? — вспомнил Мирон и посмотрел на Хапу.

— Запил, говорят, его сегодня утром отстранили. Ты же с майором разговаривал?

— Никакой! — скривился Мирон. — Все как раз на этого бывшего начальника валит и шестерит, как подорванный… вообще странный — выхожу сейчас из гостиницы, он сидит на лавочке, кошку так держит у лица и что-то ей говорит… Понял?! Нет, серьезно с ней разговаривает!

— Нам только лучше. Я с начальником Угро говорил, — Хапа закусывал курицу маринованным огурцом из банки. — Тот тоже считает, в поселке все нормально. Что там по икре? У меня полтонны!

— Бобович взял кого-то за незаконный ствол. Трясет его сейчас. — Романов разливал водку.

— Бобович все половицы подымет! — засмеялся Мирон. — Все равно найдет… Икры, кстати, берем, сколько надо. Я прокурору в аэропорту бумаги предъявил, он подписи увидел — сразу припух… короче, можно не стесняться.

— Странно, что никто из местных ментов не встрял. Зам по оперативной вместе с бывшим начальником куда-то делся… Они тут что, не крышуют? — засмеялся Хапа.

— Ну, — поддержал Романов, — на зарплату живут, нах!

— У тебя что? — повернулся Хапа к командиру костромских.

— Остановили машин десять-пятнадцать — ничего… — Сазонов замялся.

— Как ничего? Даже не пахло ни у кого из багажника… рыбой хотя бы копченой? — заржал Хапа и опрокинул стаканчик в рот.

В этот момент сильно забарабанили в окно — все обернулись. Местный дурачок Вова — небольшой, немолодых лет лысоватый мужичок — приник к окну. В свете сильного фонаря над входом хорошо было видно его слабую конвульсивную фигуру с опущенными вниз безвольными руками. Лицо у Вовы было несоразмерно большое, он затряс головой, разинул огромный рот, высунул язык и стал лизать грязное стекло. Сопли текли из носа, язык лип широко, трепетал по стеклу и убирался внутрь гнилозубой пасти.

— Тьфу, ё-ё…! — Мирон отвернулся, скорчившись в рвотной судороге.

«Исё, исё, хасю исё!!» — слышались требовательные утробные звуки с улицы, и снова язык лип к окну. Хапа взял со стола пару окорочков, хлеба и вышел. Видно было, как он разговаривает с Вовой, потом похлопал его по плечу, отправляя в темноту. Вернувшись, Хапа пошел к бару.

— Мать, у меня тупой вопрос — а чего в знаменитом поселке Рыбачий в лучшем кафе одни окорочка жареные? А?

Верка с серым от злости лицом протирала стойку. Прапор Романов уже подержался за ее задницу, когда она приносила еду на подносе.