Воля вольная

— Как? Я его даже не знаю. Я второй год здесь… — Жебровский напрягся, понимая, что они все это спокойно могут сделать.

— Не слышал, случаем, где он? Может, следы видел? Или он у тебя в гостях был?

— Я третий день, как заехал…

— А ближайшее его зимовье можешь показать на карте?

— Могу, оно недалеко… километров десять… я, правда, не был. Говорили…

— Кто говорил?

— Сосед по участку, Геннадий Милютин, — кивнул головой в Генкину сторону. — Он вчера здесь ночевал.

— Вчера? А до этого он где был?

— Не знаю, охотился… Это у нас общее зимовье.

— Понятно. А кто вообще мог бы помочь, или, может, помогает Кобякову. Жратва, то-сё… откуда у него? Если он пешком за двести километров ушел? А такого Звягина не знаешь, кличка Студент? Он у тебя не был?

— Нет.

— Ты думай! Думай! — Хапа еще раз облазил все вокруг зимовья. Отряхивался от снега. — Или, садись, поехали! У тебя перспектив немного! Ты же понимаешь, мы тебя просто так не отпустим! Не имеем права! Кстати, чего-то я соболей не вижу?

— Чего вы от меня хотите?

— Помогай! По рации, может, что слышал. Сосед больше ничего не рассказывал? Родной, если ты чего-то знаешь и молчишь, мы тебя раскрутим по полной. И бабки твои тебе не помогут! — Мирон почти дружески с ним разговаривал, но вопросы задавал профессионально быстро, не давая задуматься.

Жебровский такие ситуации всегда решал деньгами, и деньги у него как раз были… надо было переключить их с этого допроса. В голове вертелись дядь Саша с Поваренком. Можно было про них что-нибудь сказать для отвода глаз, они уже наверняка в Рыбачьем.

— Не знаю… меня двое завозили сюда на «Урале», они тоже вроде к икре отношение имеют… теоретически они могли, но как, я не знаю… я же не местный… Давайте мои вопросы решим?

— Это ты погоди… На «Урале», говоришь… как вы ехали? Хапа, давай карту!

— Мирон, не тяни! — Хапа расстегнулся, обнажив тельняшку, и достал карту из-за пазухи. Развернул.

Илья показал.

— Да, это далековато, а другой дороги нет? Через его участок? Как мужиков зовут? — Подполковник достал блокнот и карандаш.

Жебровский вспомнил их имена, Мирон записал. Подумал о чем-то и, отойдя в сторону, так, чтобы стало видно кабину вертолета, махнул рукой.

— Из Москвы? — спросил вполне добродушно.

— Ну…

— Где живешь?

— На Гоголевском…

Вертолет начал набирать обороты.

— Роскошно. Так какие будут предложения?

— Какие предложения! Есть такса — дело не заводим… — вмешался Хапа.

— Хапа, терпи… человек московский, с понятиями… можно недорого купить хорошее оружие, дивную медвежью шкуру и свободу. — Мирон явно издевался.

— Ни хера! Только оружие и свободу! Всё, если что, вот наручники, я ушел. — И Хапа, нагнувшись и придерживая слегка выцветший краповый берет, направился к вертолету. Мирон взвесил в руке наручники, будто никогда их не держал.

— Пятерки хватит? У меня случайно здесь деньги…

Мирон смотрел на него, не мигая и ничего не говоря.

— Ну вот, — Жебровский достал пачку долларов, — семь тысяч, больше нет. В Москве если — не проблема.

— Окей, — подполковник взял деньги и небрежно сунул в карман. — За информацию спасибо, вы не против, если мы присовокупим ваши ценные показания к делу? Ну, ни пуха, ни пера!

И он пошел в вертолет.

Дверь захлопнулась. Машина набрала обороты, покачалась и, нехотя оторвавшись, поднялась в воздух.

Жебровский сидел на уголке нар, уставившись в одну точку. Рука, на которую наступил омоновец, пухла и была круглая, как шар. Встал, закрыл дверь, из головы не шли дядь Саша с Поваренком. Получалось — сдал мужиков. Он перебирал в памяти произошедшее и не мог понять, как это вообще получилось. Омоновцы были здесь пятнадцать минут… Увидел дыру в потолке на месте печной трубы. Труба валялась за избушкой. Поставил лестницу, полез наверх, с трудом насадил одной рукой.

Опять сел на нары. Голова не соображала. Мысли ползали друг по другу, как опарыш на гнилом мясе, извивались, падали… Такого косматого в упор кончил, а подполковника сраного испугался. За пятнадцать минут в дерьмо превратили! Мог мужикам навредить? Если они уже дома, то все нормально, отговорятся. А если еще не доехали, стоят сломанные где-нибудь в тайге? Жебровский представил, как омоновцы садятся к ним… валят их на снег… Он потрогал свою опухшую руку… Господи, что за перевернутый мир. Гондоном сделали! На раз! Он ничего не понимал, почему все это случилось?

Он стоял среди зимовья, тряс головой, в которой, как заведенная пластинка жестким фоном крутилось: В Лондон! На Аляску! Хоть в Австралию! Валить! Сегодня же! Представлял, как в поселке встречает Поваренка: Как же так, Москвич? Продал? Икрой мы занимаемся? А говоришь, в Москве не все козлы?

Мысли о Москве трезвили. Он, заставляя себя успокоиться, затопил печку, наносил дров. Достал виски. Правда заключалась в том, что этот его сегодняшний выбор не был случайным, он и был его жизнью. Он всегда так поступал — удобства жизни, собственные затеи и желания всегда были важнее всего. Как человек умный, он давно понял это про себя и жил спокойно, не заморачиваясь лишними вопросами. Горевать не имело никакого смысла. Он, лично он, никому не делал плохо.