Воля вольная

Васька пристально и безбоязненно рассмотрел Кобяка, бросил травинку, что жевал, и, молча повернувшись, пошел к калитке. Он ждал такого исхода, шел с лучшим участком, но получилось, как получилось. Было в поселке несколько таких, которые портили общую картину и не давали Ваське покоя. Он и хотел, и даже добивался от них повиновения общим правилам, но и, где-то в глубине, уважал. Как раз за то, что они не повиновались. Он, родившийся здесь при других понятиях о жизни, чувствовал, что не хочет, чтобы все сдались. Что в этой упертости есть что-то такое, что отличает серьезных поселковых мужиков от остального мира. Его собственный отец был среди непокорных.

Обдумывая эти противоречия, капитан шагал широкой пыльной улицей мимо одноэтажных, обшарпанных бетонных домов с редкими однобокими лиственницами, чуть поднимающимися над крышами, машинально кивал на приветствия молодых, стариков, которых знал, называл по имени-отчеству...

Летом они легко могли накрыть Кобяка, но не трогали. Они отлично знали, что мимо них он эту икру не провезет. На материк было две дороги: морем или воздухом. И обе вели через поселок, то есть через них.

Степан захлопнул борт, танкетка стояла боком в реке, выхлоп глухо бурлил в воду, всплывал и стелился по поверхности белым дымом. Тихо было, большие морские чайки на галечном островке то затихали, то сразу все принимались что-то выяснять. Степан глянул на насыпные быки Старого моста, на их сгнившие, наполовину размытые срубы, заросшие тальниками. Он с мужиками когда-то делал этот мост. Васьки Семихватского отец на бульдозере тогда работал... Когда же такие вот труженики появились в их краях? — подумал.

Во дворе загнал тягач за баню, взял шмотки, оружие, оглядел кабину не без сожаления — семь последних лет заезжал он на вездеходе на участок. Жена Нина сразу поняла, что что-то не так. Его не было полтора месяца, но даже и не взглянул. Не спрашивая ни о чем, помогала молча. Степан ходил по сараю между подготовленными ящиками с продуктами и снаряжением. Рюкзак собирал. Вниз зимние вещи сложил. Еды на дорогу, патроны. Лицо было совершенно спокойным. Даже жену мимоходом обнял пониже талии, от чего она вздрогнула.

— Если кто там чего... тебе или девчонкам... Скажи... Степан шкуру с живого снимет. Так и скажи. — Он сел на стул и стал наматывать портянки.

— Деньги, дрова есть. Ничего. Я буду появляться.

— Что случилось, Степа?

— Не знаю. Пусть они сами решают, что случилось, а я пока подожду.

Грубыми толстопалыми руками обнял Нину, прижал, не глядя в глаза, так, чтобы она ничего в них не прочла, и вышел за дверь. Собаки, визжа, рвались с цепей. Степан наклонился к молодому Чернышу, но, подумав о чем-то, посмотрел на него, прижавшегося к ногам, отпихнул и отвязал старого. Карам рванул к тягачу и заплясал у двери. Степан, не обращая на него внимания, прошел огородом, пролез в дыру и исчез в лесу. Следом мелькнули задние лапы собаки.

3

Генка забрался в самые верховья Секчи. Места тут были неперспективные по соболю, сплошные каменные россыпи, куда надежно уходили зверьки, кроме того, соболюшки в верховьях ключей делали гнезда, и Генка в таких местах капканов не ставил. Он поднимался выше зоны леса, поискать сохатых или северных оленей. Последние очень любили эти укромные, закрытые от северных ветров склоны.

Он еще не выбрался на грань леса, откуда можно было осмотреться в бинокль, и шел крутоватым склоном над ручьем, время от времени поглядывая вперед, сквозь редкие уже и невысокие листвяшки. В рюкзаке приятной тяжестью болталась пара котов, и он думал, что если собаки сработают третьего, надо будет ободрать всех, а то уже тяжело тащить. Он всегда так делал.

Присел на камень вытряхнуть сапог. Холодно было. Солнце уже низко висело. Генка поглубже натянул лыжную шапочку, застегнул куртку и стал перематывать портянки. Юхта внизу казалась темной ленточкой, обвивающей большие камни в русле. Тальники по берегам, щетина листвяка на склонах — все облетело и осыпалось. Даже сейчас под голубым солнечным небом было непривычное ощущение чего-то голого, неодетого и растерянного. Лес, скалы, осыпи, мохнатые стланики — все ждало снега. И Генка с собаками тоже ждал. Тогда бы все ожило и заговорило: прямыми лисьими строчками, волчьими нарысками на берегу в поисках аргыза, тяжелыми лосиными и оленьими вмятинами и до наглости уверенными в себе крупными соболиными двойчатками.

Чингиз сидел рядом и глядел на далекую речку. И тоже, наверное, вспоминал их удачи и промахи там внизу. Айки не было. Не доев тушенку, Генка ковырнул ее ножом, чтобы отстала от дна, и поставил Чингизу. Тот, благодарно крутнув хвостом, аккуратно, как башку соболя, взял в пасть и, вежливо отойдя в сторону, стал есть.

И тут Айка заревела по-взрослому. Где-то на склоне выше их скал и в другую сторону увала заорала — эхом несся лай по горам. Чингиз, бросив банку, уже мелькал в стланиках.