Воля вольная

Затопили, лампу на батарейках к потолку пристроили, чайник поставили, стали потихоньку располагаться, снимали с себя теплое. И так же, как и дядь Саша с Колькой, наладив рацию, узнали про обыски в поселке. Про то, что опять все выгребли у Иванчука. Андрей сидел с микрофоном в руках и, убавив громкость, молчал. Рация трещала, шипела и тихо кричала голосом разных мужиков. Шутки шутила. Всего сутки не были дома, и такое. Он положил микрофон, выключил рацию. Долго задумчиво искал зажигалку по карманам. Она перед ним на столе лежала. Положил на нее руку и нахмурился решительно:

— Я поеду! — сказал твердо.

— Куда? — очнулся Студент.

— Домой... — Андрей чиркнул зажигалкой.

Встал, взял вещи с нар, которые не успел разложить, и вышел. Облако синего сигаретного дыма повисло у распахнутой двери. Все правильно, — думал Студент, — у него девчонки.

— Хочешь, с тобой поеду? — спрсил в дверной проем.

— А как же Кобяк? — Андрей снова втиснулся в избушку. Сел за стол и поставил перед собой банку тушенки.

— Не знаю, может, оставить «Буран» здесь и уехать... — Студент сел напротив.

— Чертовы менты херовы! Я так и не понял, у меня был обыск или нет? Ну, это не важно! — Андрей вынул нож, одним движением сунул его сквозь крышку банки и, провернув, наполовину вскрыл, до конца довел, отогнул язычок крышки. — Не дай Бог сунутся, — буркнул себе под нос.

Печка трещала и подванивала дымом. Молча ели холодную тушенку, двигая друг другу банку, хлеб резали, потом вторую банку открыли. Дышали морозным паром в свете лампы. На улице окончательно стемнело.

— Может, мне с тобой все-таки? — Студент вышел за своими вещами, остановился, не закрывая дверь, как будто не знал, нужно ему будет тепло в зимовье или нет.

— Не надо. Приеду, найду суку Семихватского, не найду — сам пойду к этим московским. Вот икра, вот Васька Семихватский, которому уплачено три с половиной тысячи баксов, вот рыба, которую коптил и коптить буду, пока здесь живу. Все у меня по вами же установленному закону — придете, буду стрелять! Так что лучше вместе с Семихватским приходите.

Слесаренко вышел к «Бурану». Упихивал под седушку необходимое.

— Канистру...

— Взял...

— Масла не дольешь?

— Не надо, если что, в Эльчане стрельну.

Они пожали друг другу руки, и Андрей уехал в ночь. «Буран» под ним казался детской машинкой. Студент проводил его взглядом, наверх, выше деревьев голову задрал, звезды уже показались. Луна сегодня неплохая, дорога светлая будет, — подумал и зашел в зимовье.

Никогда на участке Степана Кобякова не собиралось столько людей. Снизу заехали Слесаренко и Студент, сверху зашли дядь Саша с Поваренком, с севера, без перевала, нечаянно, но почти точно так же, как заходил в этот раз сам хозяин участка, спустился на Степановом тягаче капитан Семихватский. Семь человек, если студентов считать. Только хозяина не было. Именно в эту звездную ночь, в которую уехал Андрей Слесаренко, Степан ночевал на озере.

Студенты храпели так, что временами неясно было — то ли дизель молотит на холостых, то ли они. Капитан Василий Семихватский сидел у костра и пил без закуски. Пил, курил и думал о жизни. Ночь длинная получилась. Часа в два тягач заглох, он попытался его запустить и понял, что заклинило двигатель. Он ждал этого.

Даже протрезвел слегка. Но не расстроился — все к тому и шло. Он всю ночь как раз об этом и думал. Отступая назад по своей жизни, Васька чувствовал куда большую пропасть поражения, как-то безжалостно ясно вдруг стало, что он вообще хер знает что на белом свете. Рембо картонный! Он давно уже жил, как в боевике, и своими руками ничего не делал: крышевал да тратил деньги мужиков. И не осталось никого, кроме старухи-матери, кому он, Васька Семихватский, был бы нужен.

Тяжелее всего было с отцом — он-то и стоял все время в глазах — человек, которого Васька больше всех на свете уважал и любил и чьего признания больше всего жаждал. Ему самолюбиво казалось, что отец, хоть и не разговаривает с ним, но не может не гордиться сыном. Круче не было в поселке мужика!

Иногда полезно бывает обосраться! Семихватский сидел один, как перст, без жратвы, без техники, рядом, в остывающем тягаче спали два питерских придурка с наушниками в ушах, борцы за права человеков... а где-то, может, и не так далеко, спал в зимовье не сломленный Степан Кобяков, у которого, если бы не менты, все было в порядке. Бесстрастная правда жизни была за Степана! Да и не могло быть иначе, — понимал Васька, — в тайге другой суд. И его собственный отец, и еще куча дельного народа были на Степановой стороне. А Васька... Васька был один.

Один против тех, кого в глубине души любил и уважал...

А за кого?

22

Утром Поваренок с полупустой паняжкой да ружьем за плечами отправился вниз по Эльгыну. Договорились, что идет он только до следующего зимовья, если ничего и никого, то пишет записку и возвращается. Дядь Саша остался на хозяйстве.