Волк

— А во мне много такого, что вовсе на меня не похоже. Ты еще убедишься.

И от этих ее слов, как от струи ледяной воды, проникшей за шиворот, я на мгновение съеживаюсь.

За день до нашего отъезда в Ленинград я получаю от Светы письмо. Тон его оживленный, товарищеский: не хочу ли я, в любое удобное для меня время, приехать к ней на Солянку? Единственное, она просит предварительно ей позвонить. Письмо подписано «Твоя Света». Я тут же набираю ее номер и, даже не здороваясь, говорю: «Еду!» — и кладу трубку.

Подходя к ее дому, я чувствую волнение. Как только нажимаю кнопку звонка, дверь распахивается, и передо мной светящаяся радостью Света. Она ведет меня в комнату, где накрыт поистине царский стол.

— А куда же ты дела родителей? — весело интересуюсь я.

— Странный вопрос. На работе они, — смеется она в ответ. — А у меня больничный. Не могла же я не проводить тебя.

Под стук колес, лежа на верхней полке плацкартного вагона, я с благодарностью думаю о том, как радостно, даже весело отвечала Света на мои ласки. От этого на душе становится легко. Чувство глубокой нежности захлестывает меня. Я думаю о том, как хороша она была после близости; светлые волосы раскинуты по подушке, полная раскованность во всем ее существе. Нет, я не жалею, что съездил к Свете.

В Ленинград поезд прибывает утром. Город встречает нас дождем. До гостиницы мы едем на автобусе, и я не могу оторвать глаз от окна. Ленинград передо мной раскрывается во всем своем необыкновенном величии и красоте.

В гостинице мы поднимаемся на третий этаж в отведенные нам номера. Моим соседом по комнате оказывается Евгений Гридин (Молчалин). Я распаковываю вещи, складываю их в шкаф и, не разбирая кровать, ложусь лицом к стене.

— Ген, — обращается ко мне Женя, — у меня здесь, в Питере, родственники. Я сегодня у них переночую. Вот тебе телефон их квартиры, — кладет он листок бумаги на мою прикроватную тумбочку, — если что серьезное, сразу же звони. Ну а если просто так станут интересоваться, отвечай — куда-то отошел, сейчас появится. Да что тебя учить, сам сообразишь. Приду к завтраку.

Я уже дремлю, когда раздается стук в дверь. Не вставая с кровати, кричу:

— Входите! Открыто! — Мгновение, и в номере оказывается Коробец. Она закрывает дверь изнутри на ключ. В считаные минуты Тамара покоряет меня, и я становлюсь рабом ее желаний.

И пока мы в Ленинграде, Евгений каждый вечер уходит ночевать к родственникам, а ко мне ежевечерне приходит Тамара.

Нашу постановку комедии Грибоедова «Горе от ума» ленинградцы принимают на ура! Нравится питерцам и концертная программа. Хозяева водят нас по музеям, по историческим местам, катают по Неве на катере. Аркадий Ефимович собирает вырезки из газет и журналов в специальную папку и всерьез начинает поговаривать о создании на базе студии профессионального театра.

И хотя мы начинаем немного уставать, уровень спектаклей и концертных программ, проходящих в намеченных ЦК профсоюзов городах, не снижается. В каждом из городов, где мы работаем, у Евгения оказываются родственники, и он, как и в Питере, у них ночует. Соответственно Тамара проводит ночи со мной.

Перед самым возвращением в Москву Тонников приглашает меня в свой номер, усаживает напротив себя и говорит:

— Я не хотел затрагивать ваши личные дела только из-за боязни сорвать гастроли. Теперь они закончены. Сообщаю вам, что я наблюдателен. А объект моих наблюдений — вы.

Я тревожусь, но молчу.

— Вы любите Светлану? — спрашивает он.

— Ее все любят, — усмехаюсь я.

— Вы обманываете ее! — тоном трагика восклицает режиссер. — Порвите с ней, если у вас нет другого выхода, но не обманывайте. Я не только режиссер, но и актер. Я чувствую партнера. Она не вынесет обмана.

— Аркадий Ефимович, все это несерьезно, — возражаю я ему совершенно спокойно, как-то по-книжному. — На самом деле мои отношения со Светой обыкновенные. Таких отношений, как у меня, сотни, тысячи у молодых людей.

— Друг мой, для нее это очень серьезно. Послушайте меня. Я в мудрецах себя не числю, но я не вчера родился. Кое-чему успел научиться. Ну как, говорить дальше или нет? — обращается ко мне Тонников.

— Конечно, — соглашаюсь я.

— Если женщина не льет слез, — продолжает режиссер, — мужчина уверен, что ему все сошло с рук, а если льет, он считает, что это возмутительно, и освобождает его от каких бы то ни было обязательств.

— Знаете, — ерничаю я, — это страшно интересно, но какое это имеет отношение ко мне?

— Светлана очень ранима, и она влюблена в вас, — злится Аркадий Ефимович, — я вам уже говорил, что сам бы в нее влюбился, будь помоложе. Она не из тех, кто льет слезы. Она будет улыбаться, что бы ни случилось. Но ей это не по плечу.

— Уважаемый Аркадий Ефимович, очень признателен вам за все, что вы мне сказали! — торжественно произношу я, поднимаясь со стула. — И уверяю вас, я не собираюсь причинять Светлане зла, тем более после того, как узнал о вашей высокой любви к ней. С чем и откланиваюсь.