Волк. Юность.

Отрешившись от мыслей, перевожу взгляд на… Перед столом стоит маленькая, совсем крохотная девчушка. На вид — года три, может четыре. Протягивает ко мне ручонку. И смотрит без страха, но просительно. И глаза у неё… Громадные, на половину круглого личика. Сглатывает слюну, глядя на мою миску, в которой громоздится здоровенный кусок мяса, источая пар. На ребёнке — глухое чёрное одеяние, такая же глухая накидка, открывающая лишь часть лба и глаза. Голубые, словно озёра. Такие же бездонные. Тушурка? Не видел никого из них с таким цветом глаз. Прогнать её? Обругать? Чего она хочет? Я же не знаю их языка…

— Дяденька, она хлебца просит…

Непонятно откуда появляется Шурика, внучка старого лекаря. А взгляд малышки… Ну нельзя обманывать детей! Нельзя! Девочка надеется, что добрый дядя пожалеет её ровесницу, накормит. Тушурки перебрасываются несколькими фразами, потом Шурика снова говорит:

— Она сирота. Её родители умерли очень давно. Жила при тётке. А ту солдаты увели. Сидела два дня в лесу. Замёрзла. Голодная. Все другие солдаты злые. На неё ругались, гнали, чуть не ударили. Ей очень кушать хочется. Дяденька, вы же добрый. Вы нам тележку подарили. Вы нас кормите. Дайте ей хлебца? Пожалуйста.

…Высочайший! Как же мне больно! Меня словно режут изнутри. Я не могу произнести ни слова, возразить Шурике, или этой… Несчастной… Война — всегда зло. Лютое зло… Несущее страдание всем, кого она коснётся хотя бы самым краем. Потому что приносит лишь смерть… Помимо воли я маню девочку рукой:

— Подойди поближе.

Шурика переводит, и девчушка несмело приближается, готовая в любую минуту отскочить. Я поворачиваюсь к повару:

— Налей мне супа.

Тот тут же исполняет приказание, поскольку я ем за столом, возле кухни. Почтительно ставит передо мной. Я протягиваю руки, беру девчушку за бока, поднимаю невесомое тельце, сажаю на ногу. Малышка напряглась… Ничего, что она не понимает моего языка. Есть Шурика.

— Девочка моя, скажи малышке, чтобы не боялась. Я не обижу её.

Шурика бодро переводит со всеобщего на родное наречие, и девочка чуть расслабляется. Кладу перед ней кусок белого тёплого хлеба, чистую ложку.

— Ешь.

Она испуганно поворачивается ко мне, но я спокойно киваю в жесте разрешения. Девчушка тянется к своему затылку, где расположены завязки её чадры, или как этот платок называется, что прикрывает её личико? Простой узел на затылке легко распускается, она аккуратно складывает ткань в квадратик, кладёт его справа. Потом берётся ручонкой за ложку. Волосы у неё удивительно светлые для тушурки. Почти пепельные. И ушки… Такие необычные… Остренькие… Острые?! Она — не человек!!! Эта девочка — саури! Ещё одна?! Высочайший! Да что здесь творится?!..

Глава 18.

— Тайе со уо махье аари…

Девчушка вздрагивает — неужели она помнит родную речь? Тогда что — то не выкладывается. Фраза, что я произнёс, значит буквально следующее: 'Если будет мало, то добавят ещё'. Она оборачивается, потом произносит на саури:

— Дяденька, вы знаете мой язык?

— Сколько тебе лет, девочка?

— Семь.

…А выглядит на четыре года. От недоедания? Вполне вероятно…

— Когда умерли твои родители?

— Три года назад. Их убили.

— Как ты уцелела?

— Меня забрала женщина. Пожалела. Не дала убить. А вы…

Девочка умолкает, но на её лице я вижу невысказанный вопрос:

— …меня не убьёте?

Отрицательно мотаю головой. И одновременно думаю, как же мало мы знаем о саури. Скажем, задержка в развитии. Физическом, но не умственном. Их исключительная память. Впрочем, последнее, как раз, известно. Так что неудивительно, что ребёнок не забыл родную речь…

— Не бойся. Твои беды закончились, и я думаю, что моя жена будет рада иметь дочку соплеменницу…

— Ваша жена?

— Она такая же, как ты, малышка.

Спохватываюсь, ласково глажу её по светлой головке:

— Хейе, хейе, юмино…

…Кушай, кушай, девочка… Маленькая саури снова берётся за ложку. Как же она голодна! Если я привезу её в Парда, может, Ооли простит меня?..

— Как тебя зовут, малышка?

Та с набитым ртом, не оборачиваясь, произносит:

— Аами.

— Почти как меня. Можешь звать меня папа Атти.

— Аати?

Двойное фиорийское 'т' ей с первого раза не даётся. Я мягко поправляю её, и вторая попытка более удачна.

— Папа Атти?

— Марри Атти…

Она вздрагивает. Отставляет ложку в сторону. Затем соскальзывает с моих ног, ухватывает свою повязку, закрывающую её лицо и острые ушки, повязывает.

— Шамьи.

Что значит 'Спасибо'.

— Разве ты наелась? И куда ты пойдёшь?

Она молчит. Потом отвечает:

— Куда — нибудь.

…Шурика с удивлёнными глазами смотрит на нас обоих, как мы общаемся на совершенно незнакомом языке между собой.

— Ты станешь моей дочерью.

Девочка настороженно молчит.

— Вы обманываете. Я не могу стать вашей дочкой. Мы — разные.

…Ого! Видимо, этому её успели научить…

— Можешь. Так что оставайся. Мы скоро возьмём Кытх и уедем отсюда в другое место, в мою страну Фиори. Моя жена очень добрая женщина, которая будет любить тебя, как родную. А других детей у нас нет. Так что ты будешь нашей любимой дочкой.

— У вас нет детей, потому что вы — разные?

Улыбаюсь в ответ:

— Совсем нет. Просто мы поженились слишком поздно, мне пришлось уехать на войну.