Волк. Ложные воспоминания

Этот простой вопрос испугал ее, и она покачала головой. Я сказал, что пойду куплю какой-нибудь китайской еды, быстро оделся и без носок сунул ноги в башмаки. На рубашке оторвались пуговицы, осталось всего три.

– Ты вернешься?

– Конечно, что за глупости.

Она проводила меня до дверей и поцеловала. Я ушел, не оглядываясь, и еще до того, как оказался на улице, понял, что не вернусь. Побродил вокруг в поисках городского трамвая. На углу три юных правонарушителя подпирают почтовый ящик и при моем приближении начинают пихать друг друга локтями. Тело у меня сжимается, и хотя я еще плыву после гашиша, все же сую правую руку в карман и поглаживаю нож. Когда прохожу мимо, один из юнцов плюет и чуть не попадает мне на ботинок. Я иду и жду шагов. Было бы неплохо уложить всех троих одним мощным ударом. Но потом мне тоже достанется, я почти чувствовал острую боль в боку от ножа или самострела.

Теперь на Восточную Семидесятую, где все так мило и спокойно. Наружная дверь открыта, зато внутренняя на запоре. Я смотрю на имена. Номер 24. Нажимаю на кнопку. Крепостной город.

– Да? – Из домофона.

– Это я.

Дверь жужжит и щелкает. Вестибюль облицован мрамором и абсолютно ничем не пахнет. В углу для смеха два трехколесных велосипеда. Я нажимаю еще одну кнопку и слышу, как, визжа тросами, ко мне ползет лифт самообслуживания. Уже почти внизу, маловато птичьего пения. Вверх в пастельной клетке с зеркалом в углу, чтобы было видно, не сидит ли там на корточках слюнявый насильник. Прочь, негодяй. Никому твой перец не нужен. Лифт останавливается. Она стоит перед дверью в квартиру и курит. Ладно. Мы обнимаемся, но мои глаза открыты, и я вижу, как ее вытянутая рука отводит сигарету подальше. Мы расцепляемся и входим в квартиру. Она разглядывает меня вблизи.

– Ты накурился и чем-то пахнешь.

– Неплохо устроилась. Растишь на пособие?

– Да, но они не хотят, чтобы я ехала к ним с ребенком.

– Можно посмотреть?

Я иду за ней через спальню в смежную комнату поменьше, прикидывая, что такая квартира должна стоить не меньше трехсот долларов в месяц, а может, и больше. Отец платил за дом всего шестьдесят шесть долларов. В углу кроватка, другие детские штучки и странный обобщенный запах, который всегда собирается вокруг младенца и того, что его окружает. Я слышу дыхание, но ребенка почти не вижу. Невнятные очертания маленькой головки.

– Мое?

Она закуривает новую сигарету, и мы бесшумно выходим в гостиную. У нее на халате красивый желтый узор, а ковер толстый, очень мягкий и кажется невесомым. Мы садимся и смотрим друг на друга.

– Кажется… я не знаю. Родители думают, что да.

– Сколько у тебя вариантов?

– Не твое дело.

Она краснеет и смотрит в потолок. Комната застывает.

– Дай что-нибудь выпить?

Она наливает мне бурбон, сверху на дюйм воды без льда, как я пил раньше. Она заводит разговор о том, как трудно найти человека, чтобы помогал с уборкой, готовил обед и оставался с ребенком. Есть лишняя спальня, но никто не хочет «с проживанием». Я слушаю очень внимательно, сосредоточенно и выпиваю бурбон несколькими глотками. Еще немного химии, и мое усталое тело нашинкуется ломтиками вяленого мяса. Она по-прежнему смотрит в потолок и теперь говорит о том, как любит ребенка, о последнем приезде родителей и что она, наверное, поселится в Сан-Франциско и найдет там себе какое-нибудь занятие. Халат на коленях расходится, и я завожусь, несмотря на все, что было с Лори. Подхожу к ней, наклоняюсь и целую ее в шею. Духи и соль.

– Тебе нужно поспать.

Она встает и ведет меня в гостевую спальню. Я раздеваюсь, и она говорит, чтобы я шел в душ, иначе потом комнату будет не проветрить. В душе я чуть не засыпаю под дождем из воды и пара. Выхожу, под ее взглядом вытираюсь, валюсь в постель и мгновенно отрубаюсь.