Волк: Ложные воспоминания

От Луны меньше четверти. Эти годы, с 1957-го по 1960-й, представляются мне цепью невыносимых судорог, зато следующие за ними — поразительно пусты, в некоторых как будто вообще не было отдельных событий. Реальными событиями становились книги, они могли захватить на несколько недель — соединялись с дыханием, я перенимал их манеру разговаривать, их мысли казались мне собственными. Ферротип Мышкин. Смех, почти перешедший в истерику, когда директор похоронного бюро сказал, что все «косметические» усилия оказались напрасны и оба гроба должны стоять закрытыми. Зачем? Труп он и есть труп, ты, мудак. Хорошо бы оказаться сейчас в Антверпене 1643 года. Наш проповедник говорил, что Голгофа была вообще-то иерусалимской мусорной кучей, с тех пор я не могу пройти мимо мусорной кучи без того, чтобы не вспомнить эту проповедь, хотя в моей памяти она стала туманной древностью. Выкидыши, зеленоватые овечьи кости, козлиные кишки; наверное, бродят, позвякивая колокольчиками, прокаженные, и небольшой не то холм, не то бугор с крестами. Кому могло прийти в голову, что это за кресты и что они станут основой всей мировой истории. Кто-то сказал: это учение о том, что произошло только один раз. Только один раз можно зайти в трюм корабля и только один раз можно умереть в трюме корабля. Пьяный матрос дал тебе по ошибке соленую воду. Скво перерезала горло сначала ребенку, а потом себе, предпочтя смерть позору плена. Два раза мне снились мертвые в образе птиц — один раз это была плачущая горлица, другой — ворона, хотя у обеих оставались человеческие лица, и оба раза птицы улетели прочь, когда я попытался с ними заговорить.

Я завел машину и опять включил радио. Три. Через полчаса начнет светать, я на несколько минут зажег фары, чтобы посмотреть на дом. Передняя дверь распахнута, через эту черную дыру можно войти, если бы у меня хватило пороху, однако половицы наверняка сгнили, я провалюсь в подвал, и там, под земляным полом, вполне возможно, открывается вход в другой, еще более глубокий подвал… На столе керосиновая лампа с фитилем, горит ярко. Мне было пятнадцать лет, когда они выиграли у меня все деньги в покер и в трепел. Отец и двое его братьев. За двадцать лет до того — ссора, кто первым «получит» какую-то девушку. Дешевое пиво «А и П» и четвертушка хлебной водки. Они были опытными игроками и после того, как я выпил слишком много пива, забрали мои деньги, а единственная стопка водки отправила меня блевать на снег — то-то они смеялись. Я полез на чердак, а утром попытался открутиться от охоты, сказав, что заболел. Опять смеются: вставай, это у тебя с бодуна. Господи, да это грипп. Когда мы все же пошли, я один остался без оленя. Три раза стрелял по бегущему и промазывал.

Теперь козодой. Всегда путал его с банши.[131] Призраки живут в снегу — будь я здесь зимой, когда мороз ниже нуля, а открытую дверь и разбитые окна заметает, пролетев через весь двор, голубовато-белый снег. В спальне наверху старые газеты, докажут тебе, что не изменилось ничего, кроме всего мира и скорости света. Через день после того, как обвалился сарай, меня здесь уже не было, а дед собирал доски, чтобы строить гараж. До этого он сидел верхом на чердачной балке, а мы упрашивали его слезть ради всего святого с крыши, потому что в свои восемьдесят пять дед был уже довольно дряхлым. Он так и не слез, и мы ушли в дом, чтобы быстро и нервно съесть ланч, пока он срывает с бывшей крыши доски. Тетка стояла у окна и с набитым ртом докладывала об успехах своего отца. Он пристроил гараж к задней стене дома, получилось криво, гараж кренился и протекал. Потом он заехал в него слишком быстро, и машину безнадежно заклинило у стены. Он умер через два года — после того, как всю ночь прошагал в больничной сорочке двенадцать миль до дома. Его похоронили на маленьком деревенском кладбище рядом с дочерью Шарлоттой, умершей от гриппа во время Первой мировой. С тех пор там добавилось много новых могил. Глупая мысль: когда умрут все, кого я знаю, не останется причин для горя. У дороги здание школы, где в Депрессию проходили собрания Коммунистической партии.