Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка

Повесив трубку, я так и остался сидеть на краю кровати в оцепенении. Я часто говорил себе в шутку, что мой самый страшный враг – это я сам, но на этот раз все было совсем не смешно. Я снова поставил под угрозу собственную свободу, и ради чего? Оглядываясь назад, я изумлялся несусветному идиотизму своего поступка. Неужели я действительно настолько склонен к саморазрушению? Мне так не казалось, но со стороны должно было выглядеть именно так. Что за системный сбой во мне раз за разом заставляет делать подобные вещи, бездумно рисковать, даже в тех случаях, когда и выиграть-то нечего?

Я сделал глубокий вдох и решил прекратить самобичевание. Что сделано, то сделано. Если судья Глисон узнает об этом, то сразу же упрячет меня за решетку, и тут я потеряю Юлию, оставлю безутешных детей, Герцогиня переедет в Калифорнию, особняк на Мидоу-Лэйн конфискуют, мебель и одежда уйдут с молотка за бесценок, а мой план по торговле акциями никогда не осуществится. При этом расходы на Герцогиню и детей все равно останутся на мне – и вот, через три года мне вынесут приговор, а еще несколько лет спустя я выйду из тюрьмы – выйду голым, одиноким, бездомным, без гроша за душой, а дети мои будут жить за три тысячи миль и называть папой Джона Макалузо!

Глава 24 Богиня судьбы наносит ответный удар

Следующие семь дней были душераздирающими. После общения с Магнумом я созвонился с Патом Манчини, которому, естественно, уже до того позвонил Ублюдок и спросил, давал ли он мне разрешение на поездку в Атлантик-Сити. Пат, конечно, сказал ему, что не давал, на что Ублюдок посоветовал ему оповестить судью Глисона о том, что я нарушаю условия освобождения.

Пат ответил ему, что подумает об этом.

Слава богу, он сказал мне, что не будет делать этого. На самом деле, по его словам, он чувствовал себя виноватым передо мной. Ну да, я был исключительным идиотом, когда взял вертолет до Атлантик-Сити, но в каком-то смысле я был готов к провалу. «Можно находиться под домашним арестом, – объяснил Пат, – лишь до тех пор, пока не проколешься. Как говорится, человеку оставляют ровно столько веревки, чтобы он мог повеситься».

Прежде чем положить трубку, он успел сказать кое-что, что мне предстояло еще не раз услышать в течение следующих недель, а именно: «От такого умного парня, как ты, Джордан, как-то не ожидаешь таких глупостей!» После этого он разъединился.

Я провел остаток уикэнда в относительном спокойствии. Затем, в понедельник утром, все рухнуло на фиг.

Началось все с того, что Манчини позвонил Магнуму и сообщил, что он получил разъяренное письмо от Ублюдка, где тот требовал, чтобы Пат написал Глисону о моем рывке в Атлантик-Сити. Для полноты картины Ублюдок предлагал, чтобы все детали моей поездки: девушка, сумка с наличкой, вертолет – были включены в письмо Глисону, а иначе Пат будет обвинен в искажении картины, представленной судье.

Магнум попытался сделать отчаянный звонок Джоэлу, чтобы попросить его отозвать письмо Манчини, – только для того, чтобы услышать записанное на автоответчик сообщение: «Привет, это Джоэл Коэн, меня нет в офисе федерального прокурора. Ближайшие две недели я буду в отпуске…»

Итак, Ублюдок испарился, это и была его месть.

Он пытался аннулировать мое освобождение под залог при инциденте с Дэйвом Биллом, но потерпел поражение. Так что теперь это был ответный удар, и это был удар под дых!

Тем не менее Магнум не собирался сдаваться без борьбы, он решил испробовать все пути и отправился в офис федерального прокурора, чтобы встретиться с Алонсо, который согласился позвонить Манчини и сказал тому, что он может не давать ход делу. Мои ограничения на ближайшие месяцы будут устрожены, а затем Алонсо будет ходатайствовать перед Глисоном, чтобы снять браслет у меня с ноги – чтобы я уже мог оставить бедного Манчини в покое раз и навсегда.

Естественно, Манчини сказал, что это было бы прекрасно. Единственной проблемой стало то, что он уже успел нажать на кнопку «Отправить» в почте, и сейчас судья Глисон, вероятно, читал его письмо, конечно, со всеми грязными подробностями. Когда Магнум сообщил мне об этом, я бросил телефон, побежал в туалет и блеванул. Потом побежал обратно к телефону и спросил Магнума, что это все значит – то есть, иными словами, спета ли моя песенка окончательно и бесповоротно?

Он ответил, что нет, у нас еще шансы где-то пятьдесят на пятьдесят, что Глисон прочтет письмо, но, возможно, ничего не предпримет. В конце концов, это письмо не сопровождалось требованием представить его на слушания. Если немного повезет, Глисон просто в недоумении покачает головой, потеряет еще толику уважения ко мне и займется своими делами.

Не повезло.

В четверг утром, ровно в полдевятого, я услышал весьма неприятный звук: звонил телефон.

«О господи», – подумал я. Посмотрел налево, увидел Мисс КГБ. Как всегда, спала она крепко, ее белокурая советская головка высовывалась из-под края белого шелкового стеганого одеяла.

Звонил Магнум. Его первые слова я не расслышал, а вот следующие расслышал очень хорошо: