Волк среди теней

— В целости и сохранности. Интересные пистолеты, если мне позволено так сказать. Копии кольта тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года. Оригинал был превосходным оружием по меркам капсюльных пистолетов.

— Это лучшие пистолеты в мире, мистер Каритас.

— Просто Каритас, и да, полагаю, вы правы — ведь пока еще никто не открыл Смит и Вессон сорок четвертого калибра в русском варианте, и уж тем более люгер тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Сам я всегда высоко ставил браунинг. Как вы себя чувствуете?

— Не очень, — признался Шэнноу.

— Вы чуть не умерли, друг мой. Лихорадка была очень сильной, не говоря уж о тяжелом сотрясении мозга. Не понимаю, как вам после такого удара удалось сохранить сознание, хотя бы на короткий срок.

— Я не помню, как меня ударили.

— Вполне естественно. За вашей лошадью ухаживают со всем старанием. Наши мальчики впервые увидели лошадь, и тем не менее Села привез вас сюда, проскакав всю дорогу, словно кентавр. Невольно начинаешь верить в генетическую память.

— Вы говорите загадками.

— Верно. И утомляю вас. Отдыхайте, поговорим утром.

Шэнноу уплыл во тьму, а проснувшись, увидел возле своей постели молодую женщину. Она накормила его бульоном и обтерла тряпками, смоченными в прохладной воде. Когда она ушла, вошел Каритас.

— Вижу, вам стало лучше, у вас хороший цвет лица, мистер Шэнноу. — Старик позвал, и в Землянку Лихорадок спустились двое мужчин помоложе. — Отнесите‑ка мистера Шэнноу на солнечный свет. Он будет ему полезен.

Они подхватили нагого Шэнноу на руки, вынесли из землянки и уложили на одеяла под лиственным навесом. Несколько игравших поблизости детей уставились на незнакомца широко раскрытыми глазами. Шэнноу поглядел вокруг: более тридцати хижин, слева по голубым и розовым камешкам весело журчал ручей.

— Красиво, верно? — спросил Каритас. — Люблю это место. Истинный рай, если бы не канны.

— Канны?

— Каннибалы, мистер Шэнноу.

— Да‑да, помню.

— В сущности, очень печально. Такими их сделали Прежние, загрязнив сушу и море. Канны были обречены на вымирание. Они явились сюда двести лет назад, когда начались моровые поветрия. Меня тогда здесь еще не было, не то я посоветовал бы им держаться отсюда подальше. Тогда камни по ночам светились, и ничто живое не могло выжить. У нас до сих пор высок процент раковых заболеваний, однако основному воздействию, видимо, подвергаются мозг и железы внутренней секреции. Некоторые регрессируют. У других развиваются редкие экстрасенсорные способности. А некоторые из нас просто словно бы живут вечно.

Шэнноу решил, что старик — сумасшедший, и закрыл глаза. Боль в висках усилилась.

— Мой милый, — сказал Каритас, — извините меня. Элла, принеси коку.

К ним подошла молодая женщина с деревянной чашкой, в которой колыхалась темная жидкость.

— Выпейте‑ка, мистер Шэнноу.

Он послушался. Жидкость оказалась горькой, и он поперхнулся, но несколько секунд спустя боль в голове притупилась, а потом и совсем прошла.

— Так‑то лучше! Мистер Шэнноу, я взял на себя смелость осмотреть ваш багаж, и, как вижу, вы читаете Библию.

— Да. А вы?

— Почитывал, пока вы были без сознания. Давненько я не видел Библии. В том, что после падения сохранилось порядочно экземпляров, ничего особенно удивительного нет. Она ведь оставалась бестселлером каждый день каждого года. Не удивлюсь, если Библий больше, чем людей.

— Значит, вы неверующий?

— Напротив, мистер Шэнноу. Тот, кто наблюдает конец мира, очень быстро обретает веру.

Шэнноу приподнялся и сел.

— Всякий раз, когда вы говорите, я почти понимаю вас, но затем вы словно переноситесь куда‑то еще. Люгеры, кольты, бестселлеры… Я не понимаю, о чем идет речь.

— Естественно, мой мальчик. Разве не сказано в Библии: «Я творю новое небо и новую землю, и прежние уже не будут вспоминаемы и не придут на сердце»?

— Вот первое из всего вами сказанного, что я понял. Где фургоны?

— Какие фургоны, мистер Шэнноу?

— Я ехал с караваном.

— Мне о нем ничего не известно, но, когда поправитесь, вы сможете отыскать его.

— Ваше имя мне знакомо, — сказал Шэнноу, — но я никак не могу сообразить, почему.

— Каритас. Любовь по‑гречески. Если я говорю голосами человеческими и ангельскими, а каритас не имею… милосердия, любви… Вспомнили?

— Мой отец повторял это, — сказал Шэнноу с улыбкой. — Вера, Надежда и Каритас. Да‑да.

— Вам следует почаще улыбаться, мистер Шэнноу, это вам очень идет. Скажите, сэр, почему вы рисковали жизнью ради моих малышей?

Шэнноу пожал плечами.

— Если этот вопрос требует ответа, я его не знаю У меня не было выбора.

— Я решил, что вы мне нравитесь, мистер Шэнноу. Наши дети называют вас Громобоем и считают, что вы, быть может, какой‑то бог. Что я — бог, они знают и думают, что вы, быть может, бог смерти.

— Я человек, Каритас. Вы это знаете. Объясните им.

— Божественность не тот дар, мистер Шэнноу, от которого небрежно отказываются. Вы станете героем их легенд до конца времен — поражая каннов громами, спасая их принцев. В один прекрасный день они, возможно, начнут вам молиться.

— Это будет богохульством.

— Только если отнестись к этому серьезно. Но ведь вы же не Калигула. Вы голодны?