Волк среди теней

— Когда он очнется, я его спрошу.

— И как поступишь?

— Если он правда был среди тех, кто напал на наш поселок, я выхожу его, а когда он окрепнет, мы вступим в бой.

— Ты городишь вздор, малый.

— Может быть, но Каритас всегда учил нас слушаться своих чувств, особенно сострадания. Я хочу убивать исчадий, я же сказал так в тот день, когда мы нашли моих убитыми. Но ведь это совсем другое: это храбрец, который дрался со львом, не имея ничего, кроме ножа. Кто знает,, он мог бы взять верх сам, не вмешайся ты.

— Не понимаю, — Шэнноу покачал головой. — Ты же в поселке убивал исчадий, хотя они спали. В чем разница?

— Я поступил так, чтобы спасти моих. И потерпел неудачу. Я не жалею, что убил тех, но этого я убить не могу — пока.

— Так отойди, и я выстрелю ему в ухо.

— Нет! — решительно сказал мальчик. — Его жизнь теперь принадлежит мне, как моя — тебе.

— Хорошо, — ответил Шэнноу. — Не стану больше спорить. Возможно, ночью он умрет. Ты хотя бы забрал его пистолет?

— Нет, не забрал, — раздался незнакомый голос, и Села, обернувшись, увидел, что раненый приподнялся на локте и навел пистолет на Шэнноу. Иерусалимец поднял голову, его глаза блеснули в свете костра, и Села понял, что он готов выхватить свое оружие.

— Нет! — закричал он и встал между ними. — Положи пистолет, — сказал он исчадию.

Их взгляды встретились, и раненый сумел искривить губы в улыбке.

— Он прав, малый. Ты дурак, — произнес он медленно, спустил затвор с боевого взвода и снова лег.

Села рывком обернулся к Шэнноу, но Иерусалимец уже отошел от костра и опустился на камень с Библией в руках. Села, который обычно не тревожил его в такие минуты, все-таки осторожно подошел к нему. Шэнноу поднял голову, мягко улыбнулся и начал читать в серебристом свете луны. Сначала Села плохо его понимал, потому что многие слова были ему незнакомы, но потом разобрался, о чем речь. Выходило, что какого-то человека ограбили и бросили замертво, а мимо проходили люди, но не предлагали ему помощи. Наконец один человек подошел к нему и отнес в безопасное место. Этот последний человек, объяснил Шэнноу, был из племени, которое все ненавидели и боялись.

— Так о чем же все это? — спросил Села.

— По-моему, о том, что во всех людях есть что-то хорошее. Хотя ты придал притче новый поворот, так как спас ты самаритянина. Надеюсь, тебе не придется пожалеть об этом.

— А что это за книга?

— Это история народа, давно исчезнувшего, и Она — Слово Божие на все века.

— И она дарит тебе мир, Шэнноу?

— Нет, Она меня терзает.

— Она дает тебе силы?

— Нет, Она делает меня слабее.

— Так для чего ты ее читаешь?

— Потому что без Нее остается только бессмысленное существование в страданиях и скорби, завершающееся смертью. К чему бы мы стремились?

— К тому, чтобы быть счастливыми, Шэнноу. Растить детей, знать радость.

— В моей жизни было мало радости, Села. Но скоро настанет день, когда я снова ее вкушу.

— Благодаря твоему Богу?

— Нет… благодаря моей женщине.

Бетик лежал, ощущая натяжение швов и слабость — от потери крови, подумал он. Ему было непонятно, почему мальчик хотел его спасти, и почему мужчина согласился. Но, как бы то ни было, он остался жив, и пока надо довольствоваться этим. От львиного рева его конь шарахнулся, и он успел сделать только один выстрел, когда зверь был уже в прыжке. Пуля только оцарапала льву бок, и тут же он вылетел из седла. Он не помнил, как вытащил нож, однако с кристальной ясностью помнил, как вдруг на серо-стальном мерине появился мужчина с безжалостными глазами. Он даже четко заметил, что наведенный на льва пистолет был адским.

И теперь, лежа под звездным куполом, Бетик без всякого труда нашел ответ: мужчина был одним из тех, кто несколько недель назад напал на Пирователей Кабрика, убив более восьмидесяти молодых воинов за одну ночь… А потому его согласие оставить Бетика в живых выглядело еще более странным.

Пока он размышлял над этим, к нему подошел мальчик, Села.

— Как твои раны?

— Ты хорошо их обработал. Они заживут.

— Я поставил вариться мясо. Отвар поспособствует обновлению твоей крови.

— Почему? Почему ты заботишься обо мне?

Села пожал плечами, предпочитая обойтись без объяснений.

— Я не участвовал в нападении на твое селение, — сказал Бетик. — Хотя это было только делом случая.

— В таком случае, исчадие, скажи мне, зачем им понадобилось истребить мое племя?

— Наши жрецы сумели бы ответить на этот вопрос лучше меня. Мы — избранники. Нам повелено населить земли, убивая каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка, которые нам встретятся. Жрецы говорят, что так мы обережем чистоту нашей веры.

— Как может младенец угрожать вашей вере?

— Не знаю. Нет, правда. Я не убил ни одного младенца, ни одного ребенка, хотя и видел, как их убивали. Спроси наших жрецов, если повстречаешься с ними.

— Такая жестокость выше моего понимания, — сказал Села.

— Мое имя Бетик. А твое?

— Села.

— А твоего друга?

— Он Шэнноу, Громобой.

— Шэнноу… Я слышал это имя.

— Он велик душой и могучий воин. И убил многих ваших.

— А теперь охотятся на него.

— Ты?