Волк среди волков

— Мы с таким сбродом, как арестанты, не путаемся! Такого о нас и не думайте!

— Зато мои ребята очень охотно с вами спутаются, фройляйн, — заявил старший надзиратель.

— Идем, Зофи! — принялась уговаривать и Аманда. — Подумаешь, невидаль какая — арестанты!

Но Зофи проявляет поразительное упорство — ах, она потеряла голову: только для того, чтобы поскорее узнать, тут ли он, она ставит на карту все, что так хитро задумала! Стоило добиваться работы в этой старой поганой кухне, стоило портить свои холеные руки чисткой картошки и холодной водой, стоило отказываться от приятного досуга — раз она не может даже здесь с ним повидаться! Она оказалась в худшем положении, чем все остальные: уж лучше бы она стояла на улице перед казармой для жнецов, тогда она хоть увидела бы его, когда он проходил по деревне!

Она решилась на все, не побоялась даже испортить хорошие отношения с Штудманом.

— Скажите, господин фон Штудман, — обратилась она к нему, — с какой это стати господин надзиратель выгоняет меня из моей же собственной кухни? Господин надзиратель не может мне приказывать!

Штудман все время упорно думал, он внимательно наблюдал, однако не мог найти ключ к этой загадке.

— Будьте благоразумны, фройляйн Зофи, — сказал он приветливо, — не усложняйте господину надзирателю его службу!

Штудмана поразил злой, жесткий взгляд, который Зофи бросила на старшего надзирателя, — взгляд, полный ненависти. Но за что, скажите на милость, Зофи ненавидеть этого пузана с бородкой клинышком? Однако это был всего один взгляд; когда Зофи поняла, что все напрасно, она постаралась спасти то, что еще можно спасти.

— Ну что ж, я спорить не буду и, конечно, уйду из своей кухни, раз мне это приказано, — согласилась она. — Но тогда мы с Амандой ни за что здесь не отвечаем — барыня выдала нам всего счетом, полотенца и посуду…

Дверь в коридор хлопнула, обе девушки вышли. Старший надзиратель позвал своих людей, они принялись осторожно переливать приготовленную еду к себе в котлы. А господин Марофке тем временем шептал на ухо обер-лейтенанту:

— Я сперва подумал, что господин Пагель приударяет за этой стройной красоткой, понимаете? Но похоже, что за другой. Красотка-то облизывается на моих ребят, словно они медом помазаны. С нее-то я уж глаз не спущу, у нее что-то на уме!

— Что вы, — запротестовал Штудман, правда, не очень уверенно. — Я знаю фройляйн Зофи за очень порядочную…

«Я совсем ее не знаю, — вдруг подумал он. — Тот раз в поезде она произвела на меня определенно плохое впечатление…»

— Вы даже не подозреваете, что за смешные женщины бывают, назидательно говорил Марофке, следуя вместе со Штудманом за несущими еду арестантами в казарму. — Некоторые просто с ума сходят по нашим ребятам… И ведь совсем их не знают: просто потому, что арестанты! Прежде мы в Мейенбурге зимой, во время снегопада, расчищали улицы. Вы не представляете себе, на какие уловки пускались некоторые женщины, только бы подсунуть письмо… Да, господин фон Штудман, в этом отношении женщины — загадка, и здешняя красотка…

— Так, так, — то и дело поддакивает фон Штудман. Он тоже находил, что тут кроется какая-то загадка. Но придет время, он ее разгадает. А пока он стоит в казарме и смотрит, как арестанты уписывают еду. Да, еду они уписывают со вкусом и, быстро уплетая первую порцию, уже поглядывают на котел, хватит ли по второй, а то, пожалуй, еще и по третьей.

Но самый смак, самая вершина блаженства — это отварной картофель! Картофель, сваренный не в супе, где он только твердеет, но отдельно, в специальном огромном горшке! Они не ели такого с тех самых пор, как «сидят». Многие перебрасывают горячие картофелины из одной руки в другую и так без супа и едят, как только они чуточку остынут.

— Замечательно, господин начальник! — обращаются они к Штудману. Нельзя ли как-нибудь картошку в мундире с селедкой?

— Можно, — обещает Штудман.

— Ух, люблю селедку со сметаной! — слышится чей-то голос.

— Да чтоб сметана со льда! Как, господин начальник?

— Мне, — кричит третий, — к картошке в мундире и девчонку подавай, картошку чистить… Нельзя ли, господин начальник, как-нибудь так устроить?..

Громовой хохот.

«Вот они в натуральную величину; не сказать, чтобы очень плохие, но и не слишком хорошие. Доверчивые и наглые, довольные малым и жадные — в них много детского, только без детской наивности», — думает фон Штудман.

Сейчас они обступили Штудмана. Голод утолен… Подавайте им табачку! Табак — что на свете желаннее, когда ты его лишен, и что на свете обычнее, когда он у тебя есть. Они знают, табак полагается им только после того, как они проработают неделю: следующее воскресенье им причитается по две пачки табаку на душу. Но и тут они совсем как дети. Удовольствие не в удовольствие, раз оно предстоит только завтра, только в воскресенье подавай его сейчас же!