Волк среди волков

И вот из темноты вырастает образ другой, не маменькиной дочки, не барышни из хорошей семьи, не наследницы — нет, конечно нет! «Есть что-то другое, — думает он, внезапно потрясенный, сильно потрясенный, взволнованный и захваченный. — Можно ходить по грязи и испытать много дурного и все же не стать грязной и дурной. Она, она, она любила меня, и она была чиста — а я этого не знал!» И ему представляется таким неважным то, что рассказывали ему про болезнь и про панель, — это неправда!

А пока все это мелькает у него в голове, Виолета донимает его поцелуями и ласками.

«Эх, надоело бы уж ей, поскорее перестала бы», — думает он с отвращением. Но она словно одурела, словно голову потеряла от собственной нежности, она тихонько стонет, берет его руку и опять прижимает к своей груди. «Неужели мне придется быть грубым!» — озабоченно думает он.

Тут в темноте раздаются шаги, уж совсем близко… С молниеносной быстротой отскакивает она от него, прижимается к ближайшему забору и стоит там, повернувшись спиной к дороге… Пагель тоже отворачивается…

И господин фон Штудман, вечная нянька, на этот раз нянька невольная, проходит мимо них. Он как будто всматривается в темноту, он даже приподымает шляпу, вежливо говорит:

— Добрый вечер!

Пагель что-то бормочет, а от забора доносится какой-то звук — то ли смех? то ли плач? Шаги замирают.

— Это господин фон Штудман, фройляйн Виолета, — говорит Пагель.

— Да, надо спешить домой, верно, родители сейчас спать пойдут. Господи, если мама заглянет ко мне в комнату! — Она торопится, бежит рядом с ним, у нее вырывается возглас досады: — И все понапрасну! Такой уж неудачный день!

— Я думал, вы были у бабушки с дедушкой? — заметил Пагель чуть насмешливо.

— А, что за глупости! — в ярости кричит она. — Мне вас жаль, если до вас еще не дошло, что мне нужно было!

Пагель не отвечает, и она тоже молчит. Они подходят к вилле. «Слава богу, они еще внизу!» — радуется Вайо. Но как раз когда она это говорит, свет в ротмистровом кабинете гаснет и освещаются пестрые окошечки на лестнице, идущие вверх по косой линии.

— Скорей, по шпалере! Может быть, еще успею! — шепчет Виолета.

Они бегут вокруг дома.

— Нагнитесь, я влезу к вам на закорки! Хоть какой-нибудь прок от вас! со смехом говорит она.

— Всегда рад служить, — вежливо заявляет Пагель. Она уже у него на спине, тянется к карнизу.

«Сильфидой тебя не назовешь», — думает Пагель, замечая, с каким удовольствием она наступает на него всей своей тяжестью. Но вот она уже вскарабкалась выше, он отходит в кусты; шуршат усики глициний, вот уже светлая тень исчезла в темном провале окна.

Пагель видит, как освещаются четыре других окна, он слышит через открытое окно, как жалуется, ругается и хнычет ротмистр.

«Ишь ты как нализался», — удивляется Пагель.

Он отходит от окна, идет к себе во флигель. «Надо написать маме про Петру, — думает он. — Пусть справится, что с ней сталось. А если в течение недели я не получу сведений, поеду в Берлин. Уж я ее разыщу… Вайо — это тяжелый случай… Ну, да бог с ней!»

13. НО ГАЗЕТЫ…

Лето медленно сменялось осенью, желтые поля ржи опустели, плуг окрасил светлое жнивье в коричневый тон, в деревнях говорили: «Вот мы и убрались!» Крестьяне поплевывали на ладони и косили отаву, а кое-кто уже принимался за картофель!

Да, кое-что было сделано, какая-то работа выполнена. Но вот они открывают газеты — реже вечерком под праздник, когда уже невмоготу работать, а чаще по воскресеньям — и читают. Что же сделано на белом свете? Какая работа выполнена?

Они читают в газетах о том, что правительство Куно пало. Его сменило правительство Штреземана, как говорили более приятное французам, но сами французы не стали приятнее.

Они читают о том, что забастовала и государственная типография. Некоторое время совсем не было денег, даже паршивых бумажек.

Они читают о том, что начинается война, пока еще на бумаге, между общегерманским военным министром и саксонским премьером. Они читают также о борьбе баварского правительства с общегерманским правительством.

Они читают о том, что Англия уже не противится оккупации Рура французами; они читают о демонстрациях сепаратистов в Аахене, Кельне, Висбадене, Трире. Они читают о том, что финансирование пассивного сопротивления на Рейне и Руре обошлось государству за одну неделю в три тысячи пятьсот биллионов марок. Еще они читают о прекращении пассивного сопротивления на Руре и Рейне и о полном отказе правительства от борьбы с противозаконной французской оккупацией.

Они читают о том, что экспорт прекращен, что в хозяйственной жизни Германии полный развал; они читают также о стычках между сепаратистами и полицией и что полицейских французы сажают в тюрьму.

За это время, за эти несколько недель, пока шла уборка хлеба, доллар с четырех миллионов марок поднялся до ста шестидесяти миллионов!

— Ради чего мы работаем? — спрашивали люди. — Ради чего мы живем? спрашивали люди. — Мир гибнет, все распадается, — говорили они. — Давайте же, пока живы, веселиться, позабудем о нашем позоре!

Так они говорили, так думали, так поступали.