Волк среди волков

— Они ведь казенные! И каждый заключенный знает, что будет привлечен к ответственности за утайку, если присвоит хоть одну вещь. За недостающий галстук можно поплатиться полугодом тюрьмы. Поэтому, когда дают тягу такие бывалые парни, они всегда стараются как можно скорей вернуть вещи в тюрьму. Большей частью они присылают их почтой, тогда я дам вам знать. Но если здесь найдется хоть одна вещь, следите не хуже ищейки! Не думайте, что это я позабыл, я ничего не позабуду! Пускай это будет самый что ни на есть завалящий серый арестантский носок с красной каймой, все равно дело нечисто! Вы вообще-то знаете, какие у нас рубахи? А галстуки? Пойдемте, я вам покажу…

Но старшему надзирателю Марофке не удалось посвятить своего друга Пагеля в тайны тюремного белья. По улице — дзинь-дзинь-дзинь! — катили десять велосипедов, на девяти сидели девять тюремных надзирателей, все при оружии. Резиновые дубинки покачивались, по лицам струился пот. А впереди ехал толстый, мешковатый человек в толстом, мешковатом черном костюме, животом он почти лежал на руле; лицо у него было белое, жирное и строгое, с густыми темными бровями и белоснежной бородой.

Как только старший надзиратель увидел этого грозного бело-черного колосса, он так и впился в него глазами. Он позабыл обо всем окружающем, в том числе и о Пагеле, и, потрясенный, пробормотал: «Сам господин инспектор пожаловал!»

Пагель смотрел, как толстяк, пыхтя, слез с велосипеда, который услужливо поддержал один из надзирателей; инспектор отер пот с лица, не глядя на Марофке.

— Господин инспектор! — умоляюще сказал Марофке, все еще держа руку у козырька. — Честь имею доложить: уборочная команда номер пять Нейлоэ в составе одного старшего надзирателя, четырех надзирателей, сорока пяти арестантов…

— Где здесь контора имения, молодой человек? — спросил Слон, неприступный и холодный. — Будьте так любезны показать мне дорогу. А вас, Марофке, — инспектор не глядел на Марофке, он с интересом рассматривал стену казармы, на которой выделялся каменный крест чуть более светлого тона… — а вас, Марофке, попрошу запомнить, что больше вам докладывать не о чем. — Он все еще рассматривал стену и размышлял. Потом, неприступный, холодный, белый-белый, мешковатый и жирный, — сказал равнодушным тоном: Вы, Марофке, извольте сейчас же проверить башмаки арестованных, начищены ли они согласно предписанию, по правилам ли завязаны — двумя петлями, не узлом!

Один из почтительно дожидавшихся надзирателей насмешливо хихикнул.

Старший надзиратель Марофке, тщеславный толстопузик, побледнел, но отчеканил по-военному:

— Слушаюсь, господин инспектор! — и исчез за углом казармы.

Показывая инспектору дорогу, Пагель с горечью думал о бедном толстопузике, которого все лягали, несмотря на то, что он больше всех старался, сильнее всех беспокоился. Думал он и о том, что его, Пагеля, никто не упрекнул, что сейчас в конторе все ему улыбались, хотя он наделал кучу ошибок. Он давал себе слово действительно открыть глаза и, если только представится случай, реабилитировать Марофке. Но он понимал, как трудно человеку с такой комической наружностью добиться положения, несмотря на все его достоинства. Одних достоинств мало, гораздо важнее иметь достойную наружность.

— Вот это и есть контора? — ласково спросил инспектор. — Благодарю вас, молодой человек. Вы кто?

— Приятель господина Марофке, — отрезал Пагель.

Но толстяка не так-то легко было пронять.

— Я вас о профессии спрашиваю, — сказал он неизменно любезно.

— Ученик! — в ярости ответил Пагель.

— Ну вот, ну вот! — весь просиял толстяк. — Тогда вы с Марофке пара. Ученик! Ему тоже есть чему поучиться.

Он взялся за ручку двери, еще раз кивнул Пагелю и исчез.

А Вольфганг Пагель получил новый урок: нельзя давать волю своему гневу перед людьми, которых этот гнев радует.

7. ВОЗВРАЩЕНИЕ РОТМИСТРА

Полчаса спустя уборочная команда N_5 выступила из Нейлоэ, а еще четверть часа спустя и жандармы отправились прочесывать лес. Из окон конторы все четверо: тайный советник, обер-лейтенант, Пагель и фрау фон Праквиц наблюдали за выступлением; да, не так вступали гусары в Нейлоэ! Ни песен, ни веселых лиц, все шли понурившись, с ожесточенными лицами, волоча ноги, пыля. В этом глухом топоте было что-то безнадежное, какой-то недобрый ритм. «Этот мир нам ненавистен» — так прозвучало это для Вольфганга.

Несомненно заключенные думали о сбежавших товарищах по несчастью, их переполняла жгучая зависть, когда они думали, что те пятеро на свободе, живут в лесу, а они под вооруженным конвоем возвращаются к себе в каменные одиночки — они несут наказание за то, что те убежали. У них отнимают возможность смотреть на широкие поля, в смеющиеся девичьи лица, на зайца, вприпрыжку бегущего по борозде — их ждет желтовато-серая пустыня тюремных стен, и все из-за того, что те пятеро на воле.