Волк в ее голове. Книга I

— Сын мой! — восклицает Валентин прежде, чем я возмущаюсь «рептилии», и стучится в среднюю кабинку, — ты, там, срешь, что ли? Сейчас начнётся учебная тревога.

— Угу, — мычит Коваль. Звучит он будто из унитаза.

— Долго еще?

— Да че-то паровозик, — доносится рокот пердежа, — не едет.

Под звуки этой высокоинтеллектуальной беседы я направляюсь к раковине и дергаю вентиль крана.

Диане нужны друзья?

Ой, да идите вы в баню!

Диана УДАЛИЛА меня из «друзей».

Диана добавила меня в черный список.

Диана показала мне средний палец.

Ладно, последний пункт вычеркиваем за мелочностью, но — но! — Диана ни словом не обмолвилась о своей маме, не попросила ни о помощи, ни вообще о чем-либо — хотя уже вовсю клеит объявления по столбам.

Так почему я должен что-то делать?

Потому что обещал Веронике Игоревне поговорить с Дианой?

Потому что их семью преследует коллекторское агентство?

Потому что друзей не бросают в беде?

Ну, так мы уже не друзья с Дианой. Кончено. Кончено!

Волосы у меня встают дыбом от понимания, насколько глубокая пропасть пролегла между нами.

Чем больше я об этом думаю, тем больше чувствую леденящую жуть беды, которая затаилась рядом. Тем больше чувствую вину — потому что сердцем или душой, но я давно уже оставил Диану в прошлом.

Предал ее внутри себя.

Мои грязные руки зло дергают вентиль. Трубы хрипят, сипят, но струя не появляется. Ну, конечно. Святой отец умылся — так почему бы небесам не отключить воду?

Я вытираю ладони о штаны, достаю телефон и, чувствуя беспокойство, дрожь, выстукиваю по экранчику номер Дианы.

Ответь.

Открой рот и ответь, рыжая.

Гудит нота ля в динамике, обрывается. Звучит снова. Я замираю от напряжения. В кабинке Коваля раздается очередная канонада, и что-то тяжелое, непотопляемое плюхает в воду. Я морщусь, инстинктивно прикрываю нос. Валентин аплодирует, Коваль бурчит «иди в жопу», и тут в динамике щёлкает. Правое ухо наполняет шорох ветра.

— Д-диана?

Молчание.

— Это я! Я только узнал…

— Иди на хер, — доносится чистый и холодный голос.

Поначалу он звучит приятным контрапунктом к шумам туалета, но затем активная часть разума включается в процесс и идентифицирует обертона Дианы.

Звук ветра пропадает.

Мой взгляд опускается на экран, где мигает темно-серым «вызов завершен».

Мм-да.

К своей чести, я принимаю сброс с английским спокойствием.

«Ну, она заговорила, — соглашается внутренний голос, — и на том спасибо. Все-таки Диане тяжело. У Дианы сложная ситуация. Ей нужны друзья, как бы она ни вела себя».

В голове все звучит разумно, логично, но потом в три отрывистых мяучит сигнал тревоги, и что-то горькое, кипящее выплескивается в солнечное сплетение. Я до боли вдавливаю палец в экран и перезваниваю Диане. Доносятся мерные гудки и соединяются в голове с завыванием репродуктора, с антилопим топотом из коридора, с приглушенным ржачем и выкриками учителей, которые тщетно пытаются не превратить учения в бедлам.

Диана не берет трубку.

* * *

К дому Вероники Игоревны подкрадывается вечер и жидким золотом стекает на ледовый припай у берегов. Ветер мчит перламутровые облака к горизонту: наливает их сизым, клубит, сердит и пускает им закатную кровь. Моя красноватая тень накрывает крыльцо, которое замело снегом и дырявыми мумиями прошлогодней листвы. Рука трижды падает на дверь, и в воздухе разносится гулкий стук.

— Диана, блин!

Поднимается ветер и разбрасывает мусор. Ручка лязгает под рукой, но уже градусе на десятом поворота упирается в невидимую преграду.

Разумеется, закрыто. Замки вообще придумали, чтобы эмм… закрывать. Даже не знаю, что еще сказать по этому поводу.

— Ну чего там, сын мой? — спрашивает Валентин и брезгливо смотрит на дверь. Посреди неё темнеет выбоина от топора.

Я шумно втягиваю носом воздух, и с глубины сознания всплывает прозвище, которым Диана давным-давно одарила Валентина.

«Рыба-прилипала».

Честно говоря, оно до смешного ему подходит. Вот сейчас: я не хотел, чтобы «Три Ко» шли со мной, но Валентин все-таки увязался, и, конечно, Гордейки-Коваленки увязались следом. Это как идти с корзиной мартовских котов. Да, понятно, что Валентин хочет помочь; понятно, что он добрый, хороший парень, который искренне переживает за друзей, но неужели так сложно оставить человека в покое? Хоть иногда. Хотя бы на тридцать минут.

— Ну чего? — повторяет Валентин.

— Закрыто, — отвечаю я, старательно пряча раздражение в горле — где-то у самых связок. Мое лицо куда меньше поддается контролю: предательски напрягается и ожесточается. К счастью, Валентин смотрит в сторону моря.

Я осознаю, что еще держу ручку и медленно отпускаю. Она с пружинистым металлическим щелчком поднимается в исходное положение.

— Гы, — радуется Коваль — Зырь.

Когда я схожу с крыльца и заглядываю в окно, по шее и затылку пробегает морозец: сквозь зубчатую дыру грустно смотрит пустая комната. Ковры свернуты, мебель накрыта белыми простынями, и по углам, подобно сиротам, жмутся друг к другу картонные коробки. На полу валяется мшистый булыжник с комьями земли, на раме белеет очередное «Верни долг».

Диану напугали до той степени, что она собралась и покинула дом?

Куда?