Волк в ее голове. Книга I

Бубнеж Богини о том, как Жан-Жак Руссо делил возраст молодежи на пять периодов, звучит издевкой. Дабы отвлечься, я глазею по сторонам, и кабинет литературы, где проходит общага, в очередной раз напоминает мне жутковатую усыпальницу. Все эти старые книги со сладким запахом, все эти черно-белые портреты литераторов, что плохо-плохо кончили.

Вот Пушкин — его застрелили. Вот Лермонтов — его тоже застрелили.

Вот Гоголь — его похоронили заживо. Вот Маяковский, он — приятная неожиданность! — застрелился сам, а рядом Есенин, который сам повесился.

Хорошая, блин, компания.

В поясницу мне утыкается ручка. От неожиданности я вздрагиваю и сажусь прямо. Сзади доносится тихий голос Валентина:

— Сын мой! Говорил со следователем про мадам Кюри?

Внутри расплескивается такое раздражение, даже гнев, что делается не по себе. Мало приятного, если тебя долбят ручкой, но это Валентин, а не черти кто.

Успокойся.

Успокойся!

Я с усилием загоняю эмоции в дальний чулан разума и шепчу, чуть повернув голову:

— Ага, он перебил меня на втором слове и спросил, знаю ли я, что у меня кариес. Я сказал, теперь знаю.

— Прости?

— Он спросил, знаю ли я, что у ме…

— Ты нам это не рассказывай, Арсеньев, мы тут женщины! — раздается голос Богини. — И ручкой-то, ручкой-то — зачем? Щелкает и щелкает. Щелкает и щелкает.

Класс гогочет. Я удерживаю большой палец от очередного щелчка и со стуком бросаю ручку на парту. Сырок вздрагивает и осоловело оглядывается. Данного индивида на самом деле зовут Каменевым Кириллом. Он почти ни с кем не разговаривает и каждый Божий день обгладывает полиэтиленовые пакеты с размазанными по стенкам глазированными сырками. Нет, я понимаю, что его мама или папа заботятся, собирая ребёнку обед. И Вероника Игоревна тоже так делала, когда жила с нами, но — ГОСПОДИ БОЖЕ — нельзя же жрать эту дрянь постоянно?!

Что до следователя — вообразите красноносого мужика с редкими седыми волосенками и бывшей женой-стоматологом. Он заезжал вчера в гимназию и куда больше интересовался моим кариесом и собственным разводом, чем Вероникой Игоревной.

Часы медленно движутся к девяти нуль-нуль. Богиня делит класс на три группы, и нашему ряду достается «роль молодежи в социально-политической сфере».

Если верить каракулям Богини на доске, мы должны объяснить, что такое правоспособность, затем «блюющий смайл» обвинить самих себя в инфантилизме и «блюющий смайл» провозгласить манифест современного подростка.

М-дааа.

Вы ощущаете уровень моего скепсиса?

— Сваргань опрос в «Почтампе», — шепчет Валентин, и от нового тычка в спину я опять дергаюсь-выпрямляюсь, как натренированная мартышка.

— Ай! Че тебе?

— Опрос наколдуй, а? Сын мой? С манифестом.

— Я, блин, даже не знаю, че это слово значит.

Сзади раздается нарочитый стон.

— То есть, что такое лантаноиды, ты знаешь, а манифест… твоя моя не понимать?

— Валь, че ты пристал?

— Зарядки мало, — отвечает он и добавляет едко: — Иначе сам бы сделал, а не просил ваше высочество.

— Девизы, ну или лозунги. Проблемы, — объясняет Сырок и тут же краснеет от смущения.

— Да?.. Спасибо, — благодарю я и выпучиваю глаза в сторону Валентина.

Через секунду он отвечает в «Почтампе»:

Валентин 9:03

Валаамова ослица заговорила.

Раздумывая о возможном сходстве неведомой ослицы и Сырка, я пишу в группе класса: «Народ, дайте мысли для манифеста (девиза, лозунга, проблемы) Богине». Перечитываю текст, исправляю буквы, перед которыми спасовал Т9. Отправляю.

Наш ряд вяло изучает Википедию в поисках слова «правоспособность». Шелестят тетради, окна жалобно подрагивают под напором ветра, который завывает во дворе.

Однообразие нарушает мой телефон: он брынькает, и на экране всплывает зеленовато-голубой прямоугольник сообщения:

POCHTAPP сейчас

Аня Симонова

Я за то чтобы дискатеки вернули. Я прям расстроилась, когда зимой отменили((

И пусть сделают шкафчик для хранения вещей, я удолбалась таскать учебники

— Во, пошло, — шепчет Валентин. Я дергаюсь из-за очередного тычка под лопатку, и от раздражения в животе будто вспыхивает пожар.

— Хватит меня долбить!

— Не ной. Это пульт управления Артуром.

Под десятками взглядов я встаю и с грохотом волочу парту вбок, к подоконнику — так, что Валентину не дотянуться. Перетаскиваю свой стул, передвигаю стул Сырка вместе с хозяином и демонстративно смотрю на Валентина.

— Хватит, — громко повторяю я и сажусь.

Он с легким удивлением поднимает руки, мол, хватит, но комок в моем животе так и не рассасывается.

Успокойся.

Пожалуйста, успокойся.

Экран телефона медленно гаснет, не чувствуя никакого интереса со стороны хозяина, затем вспыхивает снова.