Волх

– Из деревни пришел? – передразнила кикимора и загоготала, обхватив руками деревянный живот. – И куда ж ты путь держишь?

– Домой…

– А… домой, – Еля ткнула высушенным пальцем в сторону леса, – вот он тебя выведет.

На юношу тяжелым пристальным взглядом смотрел огромный черный пес. Стоял он боком, затем двинулся прочь от избушки, помахивая хвостом. Тихомир перевел взгляд на то место, где только что стояла кикимора, и никого не увидел. Пропала, растаяла в вязкой темноте, ни следа, ни смешка не оставила.

Тихомир заторопился следом за собакой – ничего другого ему не оставалось. А рядом с верным спутником человека и спокойнее, и безопаснее. Вон, деревья перед ним расступаются, как живые. И небо стало видно. Не голубое, не черное, а какое-то мутно-серое. Долго на него Тихомир не заглядывался – небо далеко, важнее, что под ногами.

Вел пес дорогами разными: то выходил к протоптанным тропинкам, то сворачивал с них и держался ближе к чаще. Корни путались под ногами, поваленные деревья преграждали путь, останавливал бурелом, а пес упрямо шел вперед, не оставляя следов. Давно уже Тихомир заприметил эту странность, но заговорить боялся. Да и у кого спрашивать? У животного неразумного?

Идут они долго, молчание гиблое нависло над лесом. Только и остается, что думать, вспоминать удивительный день сегодняшний. Тихомир все кикиморе дивится. Лесная она али домашняя… Домашние вроде добрые, они хозяйкам помогают, пропавшие вещи отыскивают, а лесные жестокие да коварные, людей за собой утаскивают и топят. Или все совсем наоборот? Это домашние топят хозяюшек в кадках, а болотные беззлобные, вытаскивают на берег утопленников, запасы на зиму делают… Забыл, совсем забыл детские сказки, а ведь матушка часто сказывала.

Пес преградил путь. Тихомир едва не натолкнулся на него и выставил вперед руки, чтобы не упасть. Они остановились на пригорке, а под ним деревня раскинулась. Смотрит на нее Тихомир и диву дается:

– Что за деревня такая чудная? Вроде наша, а как будто чужая. Бабка Нюра идет, а ее давеча похоронили вроде. И дед там! Надо отцу рассказать, что жив он. Жив. Дед как в поход ушел, так и не знали мы, что с ним сталось. Он, выходит, здесь теперь обитает? Чудной край, ух, чудной, – взъерошил волосы Тихомир, да все как-то нервно, нескладно.

Скользнула его рука вдоль тела и обвисла. Юноша перестал ее чувствовать. Посмотришь – есть рука, а отвернешься – уж и не знаешь, тут ли оно, твое тело, или ты где-то вне его бродишь.

– Я пойду, пожалуй, – замялся Тихомир, глядя на безмолвного пса, и неуверенно направился в сторону деревни. Он то бежал, то замирал на месте, но ни разу не оглянулся. У самого подножья Тихомир упал и кубарем выкатился в деревню. На него не смотрели, его не привечали.

Живых ждут, о мертвых помнят.

* * *

Не ступать ногой живым за рекой. Не ходить мертвецам среди живых, не пересечь черту, не возвратиться в отчий дом. Нет света в мире теней, нет радости в скорбном плаче. Сколько слез пролито, сколько еще прольется, один черный пес знает. Черный пес бродит по грани, одних уводит за собой, другим путь преграждает. Кто его увидит, тот забудет, а кто вспомнит… у того глаза землей засыпаны.