Волхонская барышня

Кто виноват — у судьбы не допросишься,

Да и не все ли равно?..

Н.Некрасов.

I

…— Говори ты, пожалуйста, повнятнее… повразумительней говори!

— Да я ведь и то… Ты слухай:

Уж я рада бы коня переняла,-
это она, то ись, ему говорит –
Повиликой у коня ноги спутанные…

— Что за повилика такая?

— Это вроде как трава такая есть: повитель.

— Ну, ну…

— «Повиликой у коня ноги спутанные»,
Студеной росой возмоченные…
Возмочили горючи слезы,
Обуяла, что печаль-тоска,
Со всего ли света вольного…

— Что, что? Прошу я тебя, повнятнее.

— «Возмочили горючи слезы»…

— Да что за бессмыслица такая! Ведь речь о коне идет?

— Так.

— У коня и ноги спутаны, и росой возмочены… Дальше: при чем тут «горючи слезы»? При чем?

— Из песни слева не выкинешь.

— Нет, ты мне скажи, при чем тут тоска-то эта у вас, а? Ах, ироды, ироды — присочинили!

Такой разговор происходил в поле, близ деревни Волхонки, Воронежской губернии. Вопросы задавал человек в оленьей дохе, забрызганный грязью, желтый, худой, на вид лет тридцати пяти, с русой бородкой и тихим взглядом голубых несколько мутноватых глаз. Он сидел в обыкновенной ямской тележке и записывал что-то в большую памятную книжку, развернутую на коленях. Ответы давал малый средних лет, бойкий, с лицом полным и ясным и с постоянной усмешкой плутоватого свойства. Он небрежно правил парой серых коней, изредка постегивая их кнутиком.

Был апрель в начале, и дорога, по которой ехали путники, была убийственна. Оттого-то они и ехали шагом. В глубоких колеях то и дело плескалась вода, и рыхлая грязь смачно шлепалась под копытами лошадей. Иногда в колеях попадались рытвины. Тогда тележка быстро наклонялась в одну сторону и с тяжелым треском вскакивала, подкидывая путешественников; и ямщик произносил крепкое словцо, а барин неприязненно щурил физиономию. С широких полей несло свежестью. По лощинам там и сям белелся снег, окаймленный темноватой полоской льда. Но небо было ясно, и жаворонки радостно трепетали в теплой синеве.

— Ну, ладно, — сказал барин, — записал! Четвертак за мной. Теперь скажи ты мне, какие у вас модные есть, новейшие, собственного изделия? — спросил он, насмешливо искривляя губы, и перевернул страничку в записной книжке.

— Да какие есть… — в недоумении ответил ямщик и слегка стегнул пристяжную, выразившую желание укусить смиренного коренника. — Есть разные песни… — он усмехнулся. — Пиши эту:

За рекою кобель бреша,
А мой милка кудри чеша
За рекою кобель воя,
А мой милка кудри моя..
Проводила б за реку
Не пришел б он до веку
Давай, милка, пострадаем.

— Фу-ты, гадость какая! — произнес барин, брезгливо выпячивая нижнюю губу, однако же стал записывать песню. А то вот, еще насчет ополченцев есть песня, — ска зал ямщик, приходя все в более и более веселое настроение. Барин снова перевернул страничку и приготовился записывать.

— Ну, ополченцы… — вымолвил он в ожидании. Ямщик откашлянулся и начал:

Ох, мамаша, ополченцы!
Ох, мамаша, запри сенцы!
Они — ребята молодые,
На них кольцы золотые…
Через эти полсапожки
Перебили все окошки…

— Стой, стой! С какого дьявола взялись тут полсапожки…

— А уж это из песни, барин…

— Ну, ладно, ладно, — сердито закричал барин и сквозь зубы произнес: — Сочинители!

Ямщик ухмыльнулся и продолжал:

Перебили все окошки…
Ох, угнали на минуту —
Остаюся без приюту.
Продам юбку и корсетку,
Куплю милому жилетку.
Продам юбку с полосами.
Куплю дудку с голосами…
Ох, в избе мне не сидится
Пущай милка веселится…

а уж это, к примеру, он ей говорит:

Продам сяртук, продам брюки.
Куплю милке платок в руки…
а она ему, шельма, в ответ:
Продам ленту из косы.
Куплю милке я часы..
а он ей замест того:
Ох, колечко рупь пятнадцать.
Моей милке лет семнадцать.