Волхов не замерзает

Скрипели перья. То и дело слышались досадливые возгласы: «Опять кляксу посадил!», «Расплывается»… Ребята писали самодельными чернилами, которые прозвали «борщилами», потому что приготавливали их из красной свеклы. Тетради тоже самодельные — писали на чем попало.

На задней парте шепот:

— Смотри-ка! Листовка… Вот сила!

— Давай сюда.

— Э, какой! Я сам.

— Скорее спрячь!.. Смотрит…

— Анатолий! Повтори, что следует нам узнать?.. Молчишь?.. Чем же ты занимаешься? Зайдешь на переменке в учительскую…

Едва за учителем закрылась дверь, Копченый вскочил на парту.

— Эй, братва! Листовка! — размахивал он сереньким листком.

— Читай скорее!..

— Увидят, попадет. Лучше не читать, — сказала Тося.

— Чего сопли распустила? Боишься — проваливай. Вставай, Ванька, к двери.

— Тихо вы… «К ребятам оккупированных районов Ленинградской области, — торопясь, читал Копченый. — Ребята, вспомните свою жизнь до войны…»

— Врешь! Так и написано «ребята»?

— Не перебивай.

Копченый читал все громче, воодушевляясь с каждой строчкой:

— «А что вы переживаете сейчас? Что принесли фашисты? Гитлеровские захватчики уничтожили школы. В Новгороде все школьные здания и инвентарь уничтожены. В Оредеже и во многих других местах школы заняты под солдатские казармы и конюшни. Кое-где гитлеровцы открывают свои школы. В Пскове открыты церковно-приходские. Главный предмет там — «закон божий»…»

— И у нас так. Молитвенники дали каждому, а учебников нет!

Толька продолжал, торопясь, читать:

— «Подлые фашистские убийцы сеют смерть. На глазах у детей они убивают отцов и матерей, убивают подростков…»

— Я спрашиваю, в чем дело? Что за скопище? — раздался голос Виктора Степановича.

Все оцепенели. Копченый побледнел, скомкал листовку в кулаке. Но учитель накрепко схватил запястье — пальцы беспомощно разжались, комочек упал к ногам. Виктор Степанович быстро нагнулся, разгладил бумажку и при общем молчании пробежал по строчкам быстрыми, неспокойными глазами.

— Где взял? — тихо, раздельно спросил Виктор Степанович. Желваки ходили у него на скулах.

— Я… в парте… засунул руку и вытащил, честное слово!..

— Все вы отлично знаете, чем это пахнет, — складывая вдвое и вчетверо помятую листовку, сказал математик. — Вас предупреждали: школе будут неприятности, родителей ваших притянут к ответу…

Ребята молчали.

Виктор Степанович хотел еще что-то сказать, но, подумав, вышел из класса какими-то неуверенными шагами.

— Эй вы, зайцы, что хвосты поджали? — насмешливо сказала Граня. — Чего робеть!

— Верно, нам что! Мы не виноваты, ни насколечко! Не мы раскидываем листовки, а нам подсунули, — тараторила Соня Потова. — Интересно знать, кто этим занимается…

Люба, подражая Сонькиному голоску, передразнила:

— «Интересно знать»!.. Лисичка-сестричка! Сама с вершок, любопытства — с горшок.

— Нет, а все-таки?

— Что «все-таки»? Значит, есть такие люди у нас в Должине — и хорошо. Айда на двор!

…Туман рассеялся. Светло-голубой купол неба стал высоким и прозрачным. Влажные стволы берез заблестели в лучах солнца, а на хвое молодых елок засверкали крупные капли росы. С красной рябины озорной ватагой сорвались воробьи, расклевывавшие яркие гроздья. Покружив, стайка с громким чириканьем облепила крышу гумна.

И вдруг донесся гортанный крик. От озера приближалась цепочка, за ней — другая, то растягиваясь, то сужаясь.

— Утки! Утки летят! — закричали дети. — И журавли?

Свист, мягкий звук машущих крыльев становился все слышнее.

— Эй, перелетные, покидаете нас! Не жалко сторонки родной?

Над школой низко летел утиный косяк. Тень его пронеслась по крышам, по большаку, по полям.

— Братцы, сестрицы! Возьмите с собой! — кричали ребята, подбрасывая вверх шапки.

— На Северщину полетели. К партизанам.

— Кланяйтесь им!..

Прощальные крики болотных друзей становились все тише и тише и, наконец, совсем замерли. Птичьи отряды исчезли в синей дали.

И стало вдруг как-то особенно грустно. Ребята забеспокоились: чем-то окончится дело с листовкой?

Кто-то предложил сыграть в «пятнашки», но бегать не хотелось, да и негде: на спортивной площадке немцы нарыли могилы — шесть березовых крестов в ширину, шесть — в длину, и на каждом — фашистская каска.

Нина Павловна сидела за учительским столом. Как она изменилась за эти месяцы! Две глубокие морщины у рта придавали лицу выражение горечи и усталости. В больших мягких глазах светились грусть и тревога.

Ученики входили, здоровались.

— Птиц провожали? — спросила она, кивком головы отвечая на приветствия.

— Проводили, Нина Павловна.

Учительница положила на стол руки. Руки эти были такими же, как у их матерей, — натруженными, крестьянскими. Провела ладонью по высокому, тронутому морщинами лбу, словно хотела этим движением снять утомление. Обвела учеников повеселевшим взором:

— Начнем урок? Утки и журавли улетели, да мы-то с вами остались…

Соня Потова перегнулась к учительскому столу, заговорщицки зачастила:

— Нин Пална, а нам листовку… подкин… Чес… слово!

Она проглатывала концы слов, захлебывалась от радости, что первая сообщила о секрете класса.

Тут уж все наперебой принялись рассказывать.

— Ладно, дети. После урока… Займемся чтением.