Волхов не замерзает

Трудно матери. Сын растет. Каждый день видишь в нем какие-нибудь перемены; волнуешься и ждешь — какую новую черту характера, ума, души покажет?.. Удержишь ли мальчика при себе! Сын все чаще пропадал с поручениями группы. Мать только скажет: «Ты все в бегах, сынок, редко я тебя вижу». Уйдет Миша — Нина Павловна сядет у окна и все смотрит, смотрит. Выходила на дорогу, поджидала у околицы. Мучилась, страдала, — но что делать! — отпускала.

Немков и Миша покинули село. Они шли обходной дорогой: через Заболотье, мимо Колотилова леса. Немцы ездили большаком, избегали окольных санных путей. Миша шагал за Сашей след в след. Видел впереди широкую спину. За ремнем засунут топор, через плечо на веревке висит полено — так носят плотники «шабашку». Зачем оно Сашке, для форсу?

Расстались у Шиловой Горы.

— Помнишь, о чем уговорились? Пароль не забывай. Не робей, воробей, держись соколом!

Неловко обнялись: каждый пошел своей дорогой.

От Березовки до Болота два километра, но полицейские посты на каждом шагу.

Поселок запружен солдатами. В машинах — офицерье: надменные лица подперты меховыми воротниками. Вдоль забора и по углам двухэтажного бревенчатого дома прохаживаются часовые.

— Ты как сюда попал? — детина в форме полицейского крепко схватил Мишу за ворот. — А ну, марш! Разберемся, что ты за личность.

Миша напустил на себя придурковатый вид:

— Нельзя теперь и по Болоту ходить, да?

— Русским в этом месте запрещается.

— А что здесь, штаб какой, да?

Ответом была затрещина.

И вот холодная каталажка полицейского управления. От злости реветь хочется. Что его ожидает? Будут бить — стерпит. Сашка изругает. И это можно стерпеть: он отходчив. Дело погубил — вот что скверно. Узнает Павел Афанасьевич…

Миша осмотрелся. Обшарпанные стены полуподвала, низкое оконце зарешечено. Не убежишь…

Визжала пружина, хлопала наружная дверь. По коридору протопали сапожищи, кого-то с силой тащили по лестнице. Сердитый голос, картавя, кричал: «Ферштанден? Ферштанден?»

За дверью с глазком кто-то на губной гармонике подбирал старинный венский вальс. Фальшивил нестерпимо. Миша вытащил из кармана ломаную гребенку, лоскуток бумажки, подошел к глазку. Эй ты, немчура, вот как надо!

Немец с узким кривым носом, с брюшком, обтянутым мундиром, приоткрыл дверь:

— О! Ду бист музикэр? Их либэ музик.

Полчаса спустя страж и узник наигрывали дуэтом. После «польки-бабочки» мальчик с искаженным от боли лицом схватился за живот, закатил глаза:

— Ферштэен, их бин… ну… фэрштэен?

— О! Клозетт! — подсказал немец.

Миша страдальчески улыбнулся.

Темным коридором солдат вывел его и показал на видневшееся в конце двора неказистое деревянное строеньице:

— Шнель! Унд цурюк…

На улице густели сумерки, сыпал снег.

Миша, убедившись, что остался один, прошмыгнул в калитку.

На краю станции высились запорошенные снегом тюки сена.

Мальчик осмотрелся и заполз в пахнувшее плесенью сено…

Проснулся Миша от грохота буферов, пронзительного скрежета колес о мерзлые рельсы.

Вдоль эшелона двигались две фигуры. Они останавливались у каждой оси. Маленький человек с фонарем постукивал молоточком по колесам, подлезал под платформы. Смазчик!

Миша осторожно пробирался между станционными строениями, нагнал смазчика на окраине станции:

— Дяденька!

Смазчик остановился. Мятая фуражка на кудлатой голове, шея тряпицей обмотана. Короткие руки, короткие ножки — крот!

— Дяденька!.. Скажите, пожалуйста, пойдет ли поезд на Морино?

— Чего шляешься? Ходить разрешается до пяти, а сейчас ночь.

Парнишка понурил голову: смазчик — да не тот! Придется снова лезть в сено, ждать утра.

— Эй, малый! — сердитым шепотом окликнул «крот». — На патруль хочешь нарваться? На станции поймают — суд короткий. Идем!

Смазчик привел Мишу в сторожку, посадил на хромоногую кровать:

— Голоден? — Вышел и скоро вернулся с котелком овсяной каши.

— Что ты, малый, давеча спрашивал? Или я ослышался?

Парнишка с набитым ртом еле выговорил:

— Пойдет ли поезд на Морино?

«Крот» крякнул, почесал за ухом:

— Поезда идут не по расписанию.

— Я — от «Самары».

Смазчик горестно вздохнул:

— О, господи, не нашли кого посурьезнее прислать…

Утром Миша был в Шиловой Горе, сидел в избе, где остановился Немков, и говорил обстоятельно, подражая «кроту». От станции Дно до Болота железнодорожная охрана: посты, патрули с собаками-ищейками. Задержанных у полотна расстреливают на месте.

Взрыв лучше всего делать не на высоком откосе. Ремонтный поезд подойдет, сбросит с полотна поломанные вагоны — и дорога через час опять чиста. А в низинке им долго не разобраться.

Про каталажку Миша умолчал. Удивленно спросил, где же взрывчатка.

— Эх ты! — засмеялся Сашка. — Понятливый парень, а не сообразил, для чего я полено таскаю! — Немков раскрыл обе половинки: в выемке лежали бруски тола.

Потом Немков сказал:

— Ты свое сделал, отправляйся домой.

Сколько Миша ни упрашивал — Немков был непреклонен.

КРУТИХА