Волхв

Я покинул дом. И затерялся в предвечерней жаре. Методично обошел места, где мы бывали вдвоем. Непрестанно оборачивался, прислушивался. Но вокруг царила тишина; никто и ничто не двигалось. Даже яхта не подавала признаков жизни, хотя ялик был спущен на воду, и удерживал его у самого борта трап, а не канат. Казалось, в театре вправду ни души; старый хрен свое дело знал: как любому, кто бродит в безлюдных кулисах, мне стало тоскливо и жутковато.

Ужин был накрыт под колоннадой, а не наверху, как раньше. Стол с двумя приборами перенесли в ее западное крыло, откуда сквозь сосновые стволы просматривалась Муца. По центру фасада, у лестницы, стоял еще столик – с хересом, узо, водой и миской маслин. Дожидаясь старика, я уговорил пару бокалов. Сумерки сгущались. Ни ветерка; мыс обволокла бездыханность.

Прихлебывая спиртное, я думал о том, что с Кончисом надо бы обходиться повежливей. Весьма вероятно, чем больше я злюсь, тем сильней он злорадствует. Ладно уж, не стану настаивать на свидании с девушками; притворюсь, что принял его резоны.

Он бесшумно вышел из дома, и я приветливо улыбнулся.

– Плеснуть вам чего-нибудь?

– Капельку хереса. Спасибо.

Я налил полбокала и подал ему.

– Искренне сожалею, что мы нарушили ваши расчеты.

– Я рассчитываю только на волю случая. – Безмолвный тост. – А ее нарушить нельзя.

– Ведь рано или поздно мы все равно отошли бы от своих ролей.

Устремил взгляд к горизонту.

– В том-то и задача метатеатра: участники представления должны отойти от первоначальных ролей. Этап катастазиса.

– Боюсь, этого термина я никогда не слышал.

– В античной трагедии он предшествует финалу. Развязке. – И добавил: – Или, может статься, в комедии.

– Может статься?

– Коли мы поймем, как отойти от тех ролей, которые исполняем в обыденной жизни.

Я выдержал паузу и огорошил его следующим вопросом

– в точности так поступал со мной он.

– А ваша ко мне неприязнь по роли задана или идет от души?

Невозмутимо:

– В отношениях между мужчинами приязнь значения не имеет.

Узо толкало меня под руку:

– И все-таки – вы ведь меня недолюбливаете.

Темнота зрачков.

– Ждете ответа? – Я кивнул. – Что ж: недолюбливаю. Но я вообще мало кого люблю. Особенно среди тех, кто принадлежит к вашему возрасту и полу. Любовь к ближнему

– фантом, необходимый нам, пока мы включены в общество. А я давно уже от него избавился – во всяком случае, когда я приезжаю сюда, он мне не нужен. Вам нравится быть любимым. Мне же нравится просто: быть. Может, когда-нибудь вы меня поймете. И посмеетесь. Не надо мной. Вместе со мной.

Я помолчал.

– Вы как фанатичный хирург. Вас куда больше интересует не пациент, а сам процесс операции.

– Не хотел бы я угодить под нож того хирурга, которого не интересует процесс.

– Так ваш… метатеатр на самом деле – анатомический?

За спиной его воздвиглась тень Марии, поставила супницу на серебряно-белый, залитый сиянием лампы стол.

– Как посмотреть. Я предпочитаю обозначать его словом «метафизический». – Мария известила нас, что пора садиться. Он небрежно кивнул ей – слышим, слышим, – но не двинулся с места. – Кроме прочего, метатеатр – попытка освободиться от таких вот абстрактных эпитетов.

– Скорее искусство, чем наука?

– Всякая уважающая себя наука – искусство. И всякое уважающее себя искусство – наука.

Сформулировав эту изящную, но плоскую апофегму, он отставил бокал и двинулся к столу. Я бросил ему в спину:

– Видно, вы именно меня держите за настоящего шизофреника.

Он сперва уселся как следует.

– Настоящие шизофреники неспособны выбирать между здоровьем и болезнью.

Я стал напротив.

– Выходит, я шизофреник-симулянт?

На секунду он отмяк, точно я сморозил ребяческую глупость. Указал мне на стул.

– Теперь не имеет значения. Приступим.

Едва мы принялись за еду, гравий у домика Марии захрустел под чьими-то шагами. Идущих было двое или трое. Оторвавшись от супа с яйцом и лимоном, я вытянул шею, но стол нарочно поставили так, чтобы затруднить обзор.

– Сегодняшняя история потребует картинок, – сказал Кончис.

– А разве мне их уже не показали? Эффект был ого-го.

– На сей раз картинки документальные.

И насупился: дескать, ешьте, ни слова больше. Кто-то вышел из его комнаты и прошел по террасе над нашими головами. Там скрипнуло, зазвякало. Я управился с супом и попытался улестить Кончиса, пока Мария не притащила второе.

– Жаль, вы ничего больше не расскажете о довоенных временах.

– Главное вы слышали.

– Если я правильно понял норвежский эпизод, вы разочаровались в науке. Но психиатрией-то все ж занялись!

Передернул плечами.

– Постольку поскольку.

– Статьи ваши даже при первом знакомстве свидетельствуют о серьезных штудиях.

– Это не мои статьи. Их заголовки подделаны.

Я не сдержал улыбки. Безапелляционный тон подобных заявлений служил верным знаком: понимай все наоборот. Он, конечно, не ответил мне улыбкой, но явно решил напомнить, что далеко не всегда так прост.