Волхв

– Ведь ваша девичья фамилия – Монтгомери?

– Но отец…

– Книга не о вашем отце. – В конюшне заржал пони. Мальчик смотрел на меня недоверчиво; мать велела ему не глазеть и живо наполнить корзину. Я пустил в ход все свое оксфордское обаяние. – Если я не вовремя, назначьте любой другой день.

– Да мы просто навоз убираем. – Отставила метлу. – Если не об отце, то о ком?

– Я работаю над биографией… Мориса Кончиса. Я смотрел во все глаза; в лице ее ничто не дрогнуло.

– Мориса… как-как?

– Кончиса. – Я произнес фамилию раздельно. – Это знаменитый греческий писатель. В молодости он жил в Англии.

Она неуклюже откинула с лица прядь волос; типичная деревенская англичанка, которую интересуют лишь лошади, хозяйство да дети.

– Право, мне очень жаль, но тут какая-то ошибка.

– Вы могли знать его как… Чарльзворта. Или Хэмилтон-Дьюкса. Давным-давно. Во время первой мировой.

– Но, друг мой… то есть не друг мой, а… – Очаровательная заминка. Собеседник из нее был, как из слона балерина; но разве можно сердиться на этот загар, на ясные глаза, тронутые голубизной, на крепкое тело? – Как вас зовут? – спросила она.

Я представился.

– Мистер Эрфе, вы знаете, сколько лет мне было в четырнадцатом году?

– Судя по вашему виду, немного.

Она улыбнулась, хотя явно считала, что в Англии комплименты неуместны и обременительны.

– Десять. – Оглянулась на сына, нагружавшего корзину. – Вот как Бенджи.

– А эти имена вам… знакомы?

– Боже мой, конечно, но… этот Морис, или как его там, он что, бывал у них?

Я покачал головой. Кончис снова поставил меня в глупое положение. Имя Монтгомери он, очевидно, нашел в старой адресной книге; ему оставалось лишь уточнить, как звали дочерей. Но отступать все-таки рано.

– Он был сыном кого-то из них. Кажется, единственным. Очень музыкальный ребенок.

– Боюсь, вы ошибаетесь. У Чарльзвортов детей не было, а сын Хэмилтон-Дьюкса… – Она помедлила, как бы что-то припомнив. – Он погиб на войне.

– По-моему, вы сейчас подумали о ком-то другом.

– Нет… то есть да. Не знаю. Вы сказали «музыкальный»? – И нерешительно: – Ведь это не мистер Крыс? – Засмеялась, сунула руки в карманы брюк. – «Ветер в ивах»128. Итальянец, он учил нас играть на фортепьяно. Меня и сестру.

– Молодой?

Она пожала плечами.

– Довольно-таки.

– Что вы еще о нем помните?

Опустила глаза.

– Гамбеллино, Гамбарделло… что-то в этом духе. Гамбарделло? – Она произнесла это со смешком.

– Это фамилия. А имя?

Она не смогла припомнить.

– Почему «мистер Крыс»?

– У него были такие внимательные карие глаза. Как же мы его мучили! – Виновато оглянулась на сына, подталкивавшего ее сзади, словно мучили именно его. И не увидела, как я оживился; нет, фамилию Кончис взял не из адресной книги.

– Он был низенький? Ниже меня?

Напрягая память, она комкала платок. Потом испуганно посмотрела на меня.

– Вы знаете, да… Но ведь это не…

– Будьте добры, позвольте мне расспросить вас. Десять минут, не больше.

Она заколебалась. Я был вежлив, но настойчив: всего десять минут.

– Бенджи, бегом, скажи Гунхильд, пусть сварит нам кофе. И принесет в сад.

Он посмотрел в глубь конюшни.

– А Сачок?

– Сачок подождет.

Бенджи убежал в дом, а г-жа де Сейтас, стягивая перчатки, развязывая платок, повела меня по ивовой аллее, вдоль кирпичной стены, через калитку, в чудесный старый сад; озеро осенних цветов; у дальнего края дома – лужайка, кедр. Мы поднялись на веранду. Качалка с козырьком, гнутые чугунные стулья, выкрашенные белой краской. Нетрудно догадаться, что скальпель принес сэру Чарльзу Пенну Монтгомери целое состояние. Она опустилась в качалку, а мне указала на стул. Я промямлил что-то насчет сада.

– Он ничего, правда? Муж сам за ним ухаживает, а сейчас ему, бедняжке, приходится так редко тут бывать. – Улыбка. – Он экономист. Торчит в Страсбурге. – Она задрала ноги; было в ней что-то легкомысленное, кокетливое; деревенская скука, что ли, так действует? – Но к делу. Расскажите мне про вашего знаменитого писателя, о котором я слышу впервые в жизни. Вы с ним знакомы?

– Он умер во время оккупации.

– Бедный. От чего?

– От рака. – Я поднажал. – Он был очень скрытен, и его прошлое приходится восстанавливать по намекам, разбросанным в его произведениях. Известно, что он был грек, но мог выдавать себя и за итальянца. – Вскинувшись, я поднес огонь к ее сигарете.

– Вряд ли это мистер Крыс. Тот – просто забавный коротышка.

– Он играл только на фортепьяно или на клавикордах тоже?

– Клавикорды – это такая тарахтелка? – Я кивнул, но она развела руками. – Вы же говорили, он писатель?

– Начинал он как музыкант. Понимаете, в его ранних стихах и в этом… в романе – множество упоминаний о безответной, но незабываемой любви, которую он пережил в Англии. Пока, конечно, трудно сказать, что было на самом деле, а что он домыслил.

– А… мое имя там тоже есть?

– Анализируя текст, я пришел к выводу, что имя девушки – это название цветка. Что жила она неподалеку. И что свела их музыка.

Она наклонилась вперед, вся внимание.

– Но почему вы решили, что это именно мы?