Волки

Да, Леснянский, покидая эту дуреху Извалиху и отправляясь с ее тысячами якобы в Туапсе для покупки вместе приторгованного дома, был весьма предусмотрителен – конечно, опыт и предварительная тщательная обдуманность! – и не оставил после себя никаких следов, которые хоть что-то бы о нем сообщали, хоть как-то приоткрывали его личность, его прошлое и настоящее, его связи. Буквально ни пушинки, ни ворсинки с себя. Растворился – и как его не было вовсе! Этим, впрочем, он сам же и подтвердил, что он жулик матерый и что имеющиеся на учете аналогичные случаи афер с женитьбою, выманиванием денег и немедленным последующим исчезновением – это тоже проделки все того же Леснянского, каждый раз выступающего в новом обличье, под новой фамилией и с новыми фальшивыми документами.

Разумеется, своей фотокарточки у Изваловой Леснянский тоже не оставил.

– Но как же так? – удивленно спросил Костя Извалову. – Вы познакомились с ним на юге, где фотографы дежурят у каждого куста, прилипчиво навязываются со своими услугами, щелкают, даже не спрашивая согласия… А у курортников ведь это же излюбленное занятие – беспрерывно сниматься! Наконец, вы поженились, а все считают для себя непременным долгом сфотографироваться в день свадьбы. Вы регистрировали брак в Туапсе?

– Да, в Туапсе… Знаете, я предлагала это ему не раз, но он говорил, что не любит фотографироваться, потому что получается плохо, непохоже. Я, право, даже не обратила на это внимания: ну не любит человек – и не любит, ничего особенного… Может, своего искусственного глаза стесняется…

Извалова принялась рыдать – в сотый, должно быть, раз за время Костиных бесед с нею. Ее грызли обида, досада, злость, что ее так артистически провели, как последнюю дуру. Года полтора назад трагически погиб ее первый муж, директор сельской школы. Костя тогда как раз практиковался в районном угрозыске и участвовал в расследовании этого загадочного дела. Нынешнее нервное потрясение, в которое вверг Извалову Георгий Федорович Леснянский, суливший ей безмятежную, райскую жизнь под сенью черноморских пальм, совсем надломило что-то в организме Изваловой, и этот надлом выразился довольно-таки странным образом: она стала стремительно лысеть. Волосы вылезали целыми пучками. В какие-нибудь десять дней Извалова облысела окончательно и вынуждена была обрядиться в парик. От парика было жарко, как от меховой шапки, но ей ничего не оставалось, как стоически терпеть. Когда она рыдала, каштанового цвета парик сползал набекрень. Костя, делая вид, что ему срочно что-то нужно в соседней комнате, поспешно выходил, чтобы не засмеяться вслух…

Одну мелочишку черноусый красавец Леснянский все-таки оставил Изваловой на память о себе: почтовую открытку, в которой кугуш-кабанское адресное бюро, видимо, в ответ на его запрос, сообщало ему адрес какой-то Елизаветы Петровны Мухаметжановой. Открытку эту Леснянский, судя по затертости бумаги и почтовым штемпелям, продолжительное время таскал в своих карманах, а затем изорвал на мелкие клочки и выбросил в мусор за нужник в том дворе, где жила Извалова. Не сразу обнаружила она эту улику, а обнаружив, немедленно, с надеждою на неминуемое теперь изловление подлого обманщика, притащила клочки Косте.

Открытка действительно давала некоторую надежду. Если Леснянский интересовался адресом некоей Елизаветы Петровны Мухаметжановой, проживающей в городе Кугуш-Кабане, на улице Жан-Жака Руссо (!), дом № 21, то, возможно, он был известен этой Мухаметжановой и следственные органы могли получить от нее полезные сведения…