Волки

— Сознание разорвано, — послышалось Мите. Говорил он сам, но было такое впечатление, что эту фразу произнес какой-то другой человек.

— Не могу составить четкой картины прошлого, — снова услышал Митя, — не успеваю задуматься о чем-то важном, как тут же наплывает что-то другое, стирает предыдущее воспоминание. Они наплывают, словно волны, приобретая самые невероятные очертания. Сбиваясь в стаю, они становятся похожими на серых волков. Безумные злые тени, выходящие из глубин моей души на яркий свет сегодняшнего дня с его стремительным бегом. Воспоминания исполняют свой танец, и снова в глазах темнота, и беспечность поселяется в душе, а она — родная сестра безразличия…

И пришел к нему во сне старик, и сказал, что жизнь не даст ему покоя, потому что он не хочет покоя.

И спросил у него Митя:

— Почему?

И ответил старик, что так, мол, ему, Мите, на роду написано.

И сказал Митя старику, что все это — ложь, и он давно, уже созрел для покоя, а покоя все нет и нет, и душа его тревожится об этом.

— Значит, ты прожил не все, что мог, и только тело твое устало, а душа еще способна вместить много страдания. И нет рядом с тобой человека, который бы понимал это.

И ответил Митя старику, что нет в его душе жажды жизни, которая была в ней когда-то, а старик только усмехнулся:

— Жизнь недовольна тобой. Ты не всегда идешь туда, куда она зовет тебя.

— Так это не моя вина, — возразил Митя.

— Чья же?

— Откуда мне знать?

— Не спорь с тем, кто над нами.

— Для этого у меня нет сил, — ответил Митя.

— Когда будет так, как сказал ты, — вымолвил старик, — ты умрешь!..

— Мы скорбим о будущем, а оно и знать нас не желает. Оно безразлично ко всему. Я просто живу. Почему я живу?

— Многие бы хотели узнать об этом. Ты спишь, а те, о которых ты забыл в эти минуты, проживают жизнь без тебя, без твоего участия в ней. И даже не думают о тебе.

— Мне безразлично это…

— Себя нельзя обмануть, — усмехнулся старик, — с собой можно играть, но обмануть себя невозможно.

— Ты прав, — согласился Митя, — я тоже чувствую это.

И сразу же зазвучала в душе его музыка, и он услышал, как чей-то голос запел:

Никто не верит никому,
Добра не ожидая,
И жизнь торопится во тьму,
Играя и страдая.

И ты пойми меня, пойми,
Что я, не ждущий соучастья,
Брожу, как тень, между людьми.
С душой, разорванной на части.

Достойно ли тонуть во лжи
Нам, зарожденным в море света,
В краю любви, в угаре лета?
Ответь мне, не молчи, скажи.

Молчишь? Я знаю твой ответ,
Но все отторгну, не приму.
Мы вместе, но нас будто нет.
Никто не верит никому.

Музыка смолкла, и перед Митей снова возник старик, и Митя услышал:

— Мы говорим на разных языках!

Седой пребывал в плохом настроении. Рана почти не беспокоила его, и отсиживаться на «хазе» ему до смерти надоело. Возле Седого были Леха и Костолом, давно знакомые друг с другом. Седой молчал, молчали и его подельники, ожидая, когда заговорит старший. Погода за окном была премерзкая: вторые сутки подряд лил проливной дождь, и не было никакого просвета. На душе у Седого было так же, как и за окном, — сплошная пелена из дождя. И — пустота, необъяснимая пустота, от которой, глядя на лицо Седого, становилось страшно и Лехе и Костолому. В такие минуты удержу Седому не было, и даже Костолом, не боящийся ничего на свете, изредка поглядывая на Седого, вздрагивал. Наконец Седой заговорил:

— Угрохали цыгане Батю.

— При чем здесь цыгане? — засомневался Костолом. — Сам он помер.

— Дурак ты, это они его расстроили. А ведь Батя мне много добра в жизни сделал. Жалко мне его. Надо посчитаться с цыганами.

— Кого хоронить-то? — спросил Костолом таким голосом, что даже Леха рассмеялся.

Улыбнулся и Седой.

— Сразу хоронить! — покачал головой Седой. — Всех не перехоронишь. Тут мозги нужны. И если считаться с цыганами, то так, чтобы они заикали и закашляли. Знаю я, что они на наркоте большие бабки имеют. — Седой кивнул Лехе в знак того, что и тот в курсе событий. — Скоро «товар» должны получить на Казанском вокзале. Из Ташкента придет через неделю. «Товару» там на сто тысяч баксов. Надо эту наркоту взять. Пусть цыганки побегают, повертятся.

— Точно знаешь? — заинтересовался Леха.

— Такими делами не шучу, — ответил Седой.

— Пришьем всех, и дело с концом, — вмешался Костолом.

— Дурак, — отозвался Седой, — на кой они нам нужны, нам «товар» нужен. Не трупы, а «товар».

— Ладно тебе, что я не понимаю? — угрюмо сказал Костолом. — Кто из цыган пойдет за «товаром»?

— Сказали мне, что пойдет Пернатый, а с ним еще кто-нибудь.

— Пернатого я знаю. Видел. Помню, — кивнул Костолом.

— Митю не встречал, Леха? — полюбопытствовал Седой.