Волки

— Мститель, Робин Гуд, — продолжал Митя, — хотя ты, наверное, и не знаешь такого? Крови большой захотелось? Что ж, теперь ты ее получишь, а заодно и свою голову наконец-то отдашь. Ни за что. «Ромашки» позаботятся об этом, и никакая сила тебя не спасет. Зачем тебе травка понадобилась? Ты что, покуривать начал?

— Спаситель явился, — улыбнулся Седой, — и сразу стал проповеди читать. О душе моей заботится. А кто тебя звал сюда? Разве я тебя приглашал?

— Ладно, Седой, шутки закончились, начинаются будни. Хочешь говорить серьезно, говори, а не хочешь — я скажу.

— Что же ты хочешь мне сказать, Митя? — спросил Седой. — Или ты «в законе»? Что-то я такого не слыхал. Ты слышал о таком человеке, Леха?

Леха молчал. Он знал, что ничего хорошего этот разговор не сулит.

— Отдай траву цыганам и беги из города, я попридержу «ромашек». Дам тебе время, чтобы уйти. — Митя нервно сжал пальцы в кулак и пристукнул им по столу.

Седой приподнялся.

— Конечно, любить никого нельзя, ни мужчин, ни женщин, — сказал Седой, — я это давно шкурой почувствовал. И те и другие предают. А мы с тобой, Митя, вроде бы корешами старинными были… Но, вишь, как оборачивается! Значит, интересы столкнулись. Поворот! И твой навар пропадает?

— Дурак ты, Седой, — ответил Митя, — моих интересов здесь нет. И в деле с травой я не участник, но о твоей жизни думаю.

— Что же ты о ней думаешь?

— Думаю, что сейчас за нее никто и копейки ломаной не даст. И крест, который ты носишь, тебе не поможет, не защитит тебя от погибели.

— И ты меня не спасешь, Митя? — ехидно улыбнулся Седой. — Не позаботишься обо мне?

— Хватит выламываться, Седой.

Того, что произошло в следующее мгновение, не ожидали ни Митя, ни Леха. Они даже вздрогнули от неожиданности. Седой вдруг выхватил из кармана пистолет и несколько раз выстрелил. Пули просвистели рядом с Митей.

— Испугался, родимый? — спросил Седой. — Испугался! А ты не бойся, убивать я тебя не буду. Хотел взглянуть, какие у тебя нервы. Не очень-то они крепкие! И значит, ты не должен в это дело соваться. Моя головная боль — мой ответ. Может, и не надо было мне на белый свет вылезать, может быть… Но раз уж так случилось, ответ придется держать мне одному. А ты-то здесь при чем? Я думал, ты в гости пришел, а ты ругаешься. Нехорошо. Старые друзья так себя не ведут. Жить-то совсем немного осталось, зачем же время на ругань тратить? Вроде бы и водки мы с тобой мало пили, да и чаю тоже.

— Потом попьем, — глухо ответил Митя. — Когда все пройдет, когда ты живым останешься. Если это получится.

— Значит, обо мне радеешь? — сказал Седой. — Старый друг, жизнь его в опасности, пришел упредить…

— Ты вроде дураком никогда не был, Седой, а на старости лет с тобой это приключилось. Не знаешь ты цыган. Не стоит их злить. Они ни себя, ни тебя не пожалеют. Еще два трупа устроил. Пернатого зачем угрохал? И второго тоже. Мог траву и без шума взять, если уж она тебе так понадобилась.

Седой вскочил.

— Батю угрохали — это ничего, а ты о цыганах заботишься! Батя мне не раз помогал, когда я подыхал с голоду. А твои цыгане что? В общем, снова скрестились наши дорожки. И как выход найти, не подскажешь? Может, мне тебя прикончить, и дело с концами? А с цыганами я сам разберусь.

— Что ж, наверное, ты прав. Пристрели меня. И больше никаких разговоров не будет. И совесть свою успокоишь. А то я вроде бы посредине двух огней пристроился. И там — жарко, и здесь — горячо. А так — выход есть.

— Вали отсюда, корешок, — неожиданно резко крикнул Седой, — видеть тебя больше не могу, благодетель. — И отвернулся.

— Ну что ж, — Митя неторопливо поднялся. — Пойду я, пожалуй. Не получается у нас разговора. Думал, порешим все без лишнего шума, обсудим, а ты за пистолет хватаешься. Так у кого нервы слабые?

Митя двинулся к дверям.

— Погоди-ка, — окликнул его Седой. — А что, твои цыганки всерьез забегали? Значит, правильно я понял, что их пронять сможет? Теперь можно и душу ихнюю пощупать, раз она травы требует…

— Оставь это, Седой, шутить они не будут. Дело не в траве, которую ты у них взял. Жизни ты у них отнимаешь, а этого простить никак нельзя.

— Значит, ихние жизни такие дорогие, а наши копейки не стоят? Что же за такие особенные у них жизни?

— Этого тебе не понять. Ты — волк одинокий, а они в стае ходят. И каждый в этой стае ценится.

— Так ты ведь тоже одинокий волк, Митя, или не знаешь?

— Знаю. Но обо мне другой разговор. И сейчас не о том думать надо.

— Ладно, Митя, иди, я подумаю над твоими словами.

Хлопнула дверь. Седой налил себе водки и выпил.

— Что думаешь, Леха, обо все этом?

— Пришить его надо, Седой, — угрюмо ответил Леха. — Хоть и друг он тебе и нет на нем вины никакой, но сейчас цыгане могут его заставить нас продать.

— Угадал ты, Леха. Редко угадывал, а сейчас угадал. Много хлопот с Митей. Но все же он пришел предупредить меня, а это уже кое-что. Хазу менять надо. Сейчас и уйдем. Забирай сумки. Уезжаем…

Вечером в ресторане, где собирались блатные, Леха напился почти до бесчувствия. Он пьяно обнимал Фиксатого и заплетающимся языком рассказывал: